Советско-финская война 1939-1940 гг.
В ноябре 1939 года советское руководство спровоцировало войну с Финляндией (12 октября 1939 года договор о взаимной помощи вместе с требованием отодвинуть границу от Ленинграда был предложен Финляндии) и тут же сформировало марионеточное правительство «Народной Финляндии» во главе с деятелем Коминтерна финном О.В. Куусиненом. Бои против финнов сопровождались большими потерями Красной Армии ( 95 тыс. против 23 тыс. с финской стороны). В декабре
1939 - январе 1940 г. положение Красной Армии было крайне неблагоприятным. Сказывалась недостаточная техническая подготовка, отсутствие опыта проведения крупных военных операций и прежде всего нехватка кадров. Несмотря на превосходство сил, советским войскам лишь к весне с большими потерями удалось прорвать финскую оборону. Особенно велики были советские потери при штурме хорошо укрепленной «линии Маннергейма» на Карельском перешейке. Кроме того, война повлекла за собой серьезные внешнеполитические осложнения для Москвы. В декабре 1939 года СССР был исключен из Лиги Наций как государство-агрессор. СССР потерял около 250 тыс. человек убитыми и ранеными. Англия, Франция и США готовили военную помощь Финляндии. В этих условиях И.В. Сталин после прорыва «линии Маннергейма» не решился идти дальше на Хельсинки. План «советизации» Финляндии сорвался. Ее правительство в соответствии с мирным договором от 12 марта 1940 года уступило СССР часть территории на Карельском перешейке и город Выборг.
На приобретенных землях начались социалистические преобразования. Они сопровождались высылкой людей в Сибирь.
Цит. по: Данилов А. История России. Иваново, 2000. С. 214.
Из обращения М. И. Калинина по радио к американскому народу
29 ноября 1933 г.
Граждане и гражданки Соединенных Штатов!
В момент установления нормальных официальных отношений между нашими двумя государствами я рад от имени народов Советских Социалистических Республик передать сердечный привет народу Соединенных Штатов Америки. Трудящиеся городов и сел Советского Союза на протяжении истекших 16 лет показали всему миру образцы огромной созидательной работы. Напряженными усилиями они в короткий срок превратили нашу страну из отсталой, аграрной в передовую, индустриальную, и именно поэтому наши рабочие и крестьяне с величайшим интересом и вниманием относятся к передовой стране технического прогресса — Соединенным Штатам Америки.
Самым важным условием обеспечения технического прогресса и благосостояния людей является сохранение и упрочение мира между народами. Я убежден, что, когда будут устранены все искусственные препятствия для полного и разнообразного общения между народами наших двух великих стран, это принесет огромную пользу не только их взаимным интересам, но и делу экономического и культурного прогресса человечества и делу упрочения всеобщего мира…»
Цит. по: История СССР в документах и иллюстрациях (1917—1970 гг.). М., 1973. С. 339.
Из обращения коммунистической молодежи Англии
Май 1927 г.
Война против России готовится компанией Болдуин — Черчилль — Чемберлен. Дипломатические отношения прерваны, печать ведет кампанию ненависти, английский флот производит упражнения в Балтийском море, а английское золото поддерживает разбухшие армии малых государств, расположенных у границ России. Английские капиталисты готовятся к войне против Советской России, потому что там рабочий класс является правящим классом, потому что там рабочие строят социализм, подрывая капиталистический мир, потому что в прошлом году они послали горнякам миллионы фунтов стерлингов, потому что социалистическая Россия является примером для рабочих всего мира!..
Боритесь против опасности войны сейчас! Война готовится, и готовится искусно и хитро. Чемберлен говорит о мире, но готовит войну. Не давайте себя обмануть, готовьтесь к борьбе сейчас, раньше, чем это станет слишком поздно. Помните, что угроза всеобщей забастовки в 1920 г. остановила Керзона от вступления в польско-русскую войну. Этого можно снова добиться массовыми действиями. Руки прочь от России!
Цит по: История СССР в документах и иллюстрациях (1917—1970 гг.). М., 1973. С. 138.
Советско-англо-французские переговоры 1939 г.
Важнейшим международным событием весны и лета 1939 г. явились переговоры между СССР, Англией и Францией о заключении военно-политического союза с целью противодействия агрессии в Европе. Советскому правительству предлагалось выступить в той или иной форме против Германии, не обещая при этом никакой поддержки и помощи. Это были попытки столкнуть СССР с Германией.
Советское правительство ответило на это внесением на рассмотрение правительств Англии и Франции предложения о заключении тремя странами эффективного договора о взаимной помощи. Советский проект предусматривал: «1. Англия, Франция, СССР заключат между собою соглашение сроком на 5—10 лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств. 2. Англия, Франция, СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащими с СССР, в случае агрессии против этих государств».
Правительства Англии и Франции пошли на переговоры с СССР. Если Франция еще допускала колебания в этом вопросе, то для Англии переговоры служили лишь маневром. Английское правительство использовало их для укрепления своих позиций в англо-германских переговорах о всеобъемлющем соглашении, которое сделало бы Англию и нацистскую Германию хозяевами положения в Европе и в мире. Эти переговоры в глубокой тайне велись в Лондоне параллельно с московскими. Московские переговоры были своеобразной страховкой на тот случай, если бы не удалось договориться с Германией. В этом случае имелось в виду добиться от СССР обязательства выступить в одностороннем порядке в защиту Англии и ее союзников.
Партнеры СССР упорно уклонялись от принятия взаимных обязательств. По существу, речь шла о том, что СССР должен был выступить на помощь Англии, Франции и их союзникам, а Англия и Франция при нападении агрессора на СССР намеревались сохранить свободу рук. Советское пpaвительство настаивало, чтобы одновременно с договором о союзе была писана военная конвенция, предусматривавшая формы и размеры взаимопомощи участников союза. Правительства Англии и Франции не согласились с этим и направили в Москву малоавторитетные военные миссии, в директиве английского правительства военной миссии говорилось, что в отношении военного соглашения следует стремиться к тому, чтобы ограничиваться общими формулировками.
Настораживали и сообщения печати о переговорах между Англией и Германией относительно крупного английского займа, который предполагалось предоставить гитлеровцам. За этими сообщениями угадывались весьма важные события. Опубликованные впоследствии английским правительством документы свидетельствуют, что параллельно с московскими переговорами оно вело через официальные и неофициальные каналы переговоры с Гитлером о заключении всеобъемлющего англо-германского соглашения.
Цит. по: История СССР. Эпоха социализма. М., 1985.
Советско-германский пакт о ненападении
Убедившись, что переговоры с Англией и Францией не дают результатов, несмотря на все усилия советской дипломатии убедить своих партнеров в том, что союз против агрессора равно необходим всем трем участникам переговоров, Советское правительство оказалось перед необходимостью принять срочные решения. На протяжении ряда месяцев оно получало в различной форме предложения от германского правительства о заключении пакта о ненападении.
Поскольку союз с Англией и Францией не сложился, отказ от договора о ненападении с Германией означал бы неизбежно скорую войну с ней без союзников.
Это была бы война на два фронта. Летом 1939 г. японские милитаристы вторглись на территорию Монгольской Народной Республики. СССР помог монгольскому народу пресечь эту провокацию. Советские и монгольские войска разбили японских интервентов в районе реки Хал-хин-Гол.
В сложившейся ситуации Советское правительство вынуждено было подписать 23 августа советско-германский пакт о ненападении. Таким образом, Англия и Франция вынудили Советский Союз пойти на пакт с Германией. Пакт о ненападении с Германией был необходим Советскому Союзу для того, чтобы выиграть время и продолжить подготовку к отпору вероятного нападения Германии на СССР.
Советско-германский пакт обострил противоречия в лагере агрессоров. СССР смог избежать войны на два фронта. Германия и Япония не выступили одновременно против Советского государства. Это помогло Советскому Союзу вынести тяжесть борьбы с Германией. В отличие от Мюнхенского сговора Советский Союз в августе 1939 г. подписал с Германией не пакт агрессии, а пакт о ненападении, т. е. о предотвращении войны. И не его вина, что Советскому правительству пришлось подписать такой документ не с буржуазно-демократическим правительством Германии, а с правительством Гитлера.
Англия и Франция, отказавшись вступить в союз с СССР против развертывавшейся агрессии, дали возможность Германии развязать Вторую мировую войну. 1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу. Это был логический результат политики Мюнхена, ответственность за которую несли тогдашние правительства Англии, Франции, а также и США. Именно они отказались принять многократные предложения Советского правительства о создании системы коллективной безопасности.
Правительство Финляндии отклонило советские предложения заключить двусторонний пакт о взаимопомощи. На советско-финской границе зимой 1939/40 г. развернулись ожесточенные бои. Красная Армия разрушила укрепленную линию на Карельском перешейке и разгромила финские войска. На мирных переговорах в Москве Советский Союз и Финляндия договорились о таких изменениях границы, которые позволили на будущее обезопасить Ленинград, Мурманск и Мурманскую железную дорогу.
Весной 1941 г. советская дипломатия добилась значительных успехов. В марте 1941 г. состоялся обмен нотами между СССР и Турцией, в которых стороны обязались соблюдать взаимный нейтралитет. В апреле 1941 г. был подписан пакт о нейтралитете между СССР и Японией. Так были сорваны планы создания единого антисоветского фронта.
Цит. по: История СССР. Эпоха социализма. М., 1985.
Деятельность 1 и 2 Международных конгрессов друзей СССР 1927 г. и 1930 г.
СССР в 1928 г. внес в Комиссию по разоружению Лиги наций предложение о полном и всеобщем разоружении, но оно не было принято. Тогда советская делегация внесла проект частичного разоружения. Но и его не приняли капиталистические государства. Однако эти предложения пользовались поддержкой широчайших масс трудящихся капиталистических стран, и авторитет СССР вырос в их глазах… Широкий отклик среди рабочих и трудящихся всего мира получил призыв к солидарности с Советским Союзом … Международного конгресса друзей СССР, состоявшегося в 1927 г. Коммунистические партии и молодежные организации капиталистических стран развернули энергичную кампанию в защиту СССР, призывали рабочих и всех трудящихся сорвать планы сил, стремившихся организовать новую антисоветскую интервенцию…
В срыве новых планов антисоветской войны большую роль сыграл международный пролетариат. В марте 1930 г., когда усилилась опасность нападения на Советский Союз, в Эссене (Германия) собрался Второй Международный конгресс друзей СССР. На нем присутствовали делегации от большинства капиталистических стран. В своих выступлениях делегаты выразили волю трудящихся всего мира преградить путь войне против Советского Союза. Конгресс решил организовать массовое движение в защиту СССР. Была направлена телеграмма протеста Папе римскому — организатору «крестового похода» против СССР. Телеграмма заканчивалась предостерегающим изречением: «Поднявший меч от меча и погибнет».
Лучшие представители зарубежной интеллигенции, известные писатели: Ромен Роллан, Бернард Шоу, Теодор Драйзер, Рабиндранат Тагор, Жан-Ришар Блок, Мартин Андерсен-Нексе и многие другие — решительно выступили в защиту Советского Союза.
Цит. по: История СССР. М., 1976. С 333-335.
Договор о ненападении между Германией и СССР 23 августа 1939 г.
Правительство СССР и Правительство Германии, руководимые желанием укрепления дела мира между СССР и Германией и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключенного между СССР и Германией в апреле 1926 года, пришли к следующему соглашению:
Статья I
Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами.
Статья II
В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу.
Статья III
Правительства обеих Договаривающихся Сторон останутся в будущем в контакте друг с другом для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы.
Статья IV
Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны.
Статья V
В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по вопросам того или иного рода, обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно мирным путем в порядке дружественного обмена мнениями или в нужных случаях путем создания комиссий по урегулированию конфликта.
Статья VI
Настоящий договор заключается сроком на десять лет с тем, что, поскольку одна из Договаривающихся Сторон не денонсирует его за год до истечения срока, срок действия договора будет считаться автоматически продленным на следующие пять лет.
Статья VII
Настоящий договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок. Обмен ратификационными грамотами должен произойти в Берлине. Договор вступает в силу немедленно после его подписания.
Составлен в двух оригиналах, на немецком и русском языках, в Москве, 23 августа 1939 г.
По уполномочию Правительства СССР В. Молотов
За Правительство Германии И. Риббентроп
Секретный дополнительный протокол
23 августа 1939 г., г. Москва.
При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:
l. B случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.
2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана.
Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.
Во всяком случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.
3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.
4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете.
По уполномочию Правительства СССР В. Молотов
За Правительство Германии И. Риббентроп
Договор о дружбе и границе между СССР и Германией
28 сентября 1939 г., г. Москва.
Правительство СССР и Германское правительство после распада бывшего Польского государства рассматривают исключительно как свою задачу восстановить мир и порядок на этой территории и обеспечить народам, живущим там, мирное существование, соответствующее их национальным особенностям. С этой целью они пришли к соглашению в следующем:
Статья I
Правительство СССР и Германское правительство устанавливают в качестве границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства линию, которая нанесена на прилагаемую при сем карту и более подробно будет описана в дополнительном протоколе.
Статья II
Обе Стороны признают установленную в статье I границу обоюдных государственных интересов окончательной и устранят всякое вмешательство третьих держав в это решение.
Статья III
Необходимое государственное переустройство на территории западнее указанной в статье линии производит Германское правительство, на территории восточнее этой линии — Правительство СССР.
Статья IV
Правительство СССР и Германское правительство рассматривают вышеприведенное переустройство как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами.
Статья V
Этот договор подлежит ратификации. Обмен ратификационными грамотами должен произойти, возможно, скорее в Берлине.
Договор вступает в силу с момента его подписания. Составлен в двух оригиналах, на немецком и русском языках.
По уполномочию Правительства СССР В. Молотов
За Правительство Германии И. Риббентроп
Секретный дополнительный протокол
28 сентября 1939 г., г. Москва.
Нижеподписавшиеся уполномоченные констатируют согласие Германского правительства и Правительства СССР в следующем:
Подписанный 23 августа 1939 г. секретный дополнительный протокол изменяется в п.1 таким образом, что территория Литовского государства включается в сферу интересов СССР, так как с другой стороны Люблинское воеводство и части Варшавского воеводства включаются в сферу интересов Германии (см. карту к подписанному сегодня Договору о дружбе и границе между СССР и Германией). Как только Правительство СССР предпримет на литовской территории особые меры для охраны своих интересов, то с целью естественного и простого проведения границы настоящая германо-литовская граница исправляется так, что литовская территория, которая лежит к юго-западу от линии, указанной на карте, отходит к Германии.
Далее констатируется, что находящиеся в силе хозяйственные соглашения между Германией и Литвой не должны быть нарушены вышеуказанными мероприятиями Советского Союза.
По уполномочию Правительства СССР В. Молотов
За Правительство Германии И. Риббентроп
Секретный дополнительный протокол
28 сентября 1939 г., г. Москва.
Нижеподписавшиеся уполномоченные при заключении советско-германского договора о границе и дружбе констатировали свое согласие в следующем:
Обе стороны не допустят на своих территориях никакой польской агитации, которая действует на территорию другой страны. Они ликвидируют зародыши подобной агитации на своих территориях и будут информировать друг друга о целесообразных для этого мероприятиях.
По уполномочию Правительства СССР В. Молотов
За Правительство Германии И. Риббентроп
Международное положение и внешняя политика СССР в предвоенные годы
В истории внешней политики СССР в 1939-1941 гг. можно выделить несколько периодов, каждый из которых имеет характерные особенности. Первый период: конец 1938 - март 1939 г.
У историков внешней политики сложилось устойчивое мнение, что истоки многих событий кануна войны лежат в мюнхенском сговоре 29 сентября 1938 г. (Великобритания, Франция, Италия и Германия заключили соглашение об отторжении от Чехословакии и передаче Германии Судетской области, где проживало преимущественно немецкое население, что предопределило захват Германией всей Чехословакии в марте 1939 г.). Мюнхен открыл дорогу к новым агрессивным акциям фашистской Германии. Он подорвал возможность осуществления политики коллективной безопасности в Европе, породил неверие в широковещательные декларации Лондона и Парижа. Мюнхен поставил в дипломатическую изоляцию советское государство. Стало очевидно, что правящие круги Англии и Франции взяли курс на "урегулирование" всего комплекса отношений с нацистской Германией за счет предоставления "свободы рук" фашистскому рейху на Востоке.
В этих условиях политическое руководство СССР, решая важнейшую задачу обеспечения безопасности страны наряду с укреплением обороноспособности, искало выход из дипломатической изоляции. Можно предположить, что именно после Мюнхена в Москве стала складываться идея о возможном сближении с Германией, несмотря на то, что фашистский рейх считался наиболее опасным и наиболее вероятным противником СССР. Следующий период в истории внешней политики СССР начался в марте 1939 г. и продолжался до 1 сентября 1939 г. Захват Германией Чехословакии изменил военно-политическую ситуацию в Европе. Гитлер открыто и цинично продемонстрировал Парижу и Лондону, что он больше не нуждается в поддержке мюнхенских умиротворителей. Возникла реальная угроза потери влияния Англии и Франции в европейских делах. Более того, возникла военная опасность для этих стран, особенно для Франции.
Сложившаяся военно-политическая ситуация в Европе определила необходимость выработки нового внешнеполитического курса для всех европейских держав, в том числе и для СССР. Дипломатическая изоляция Советского Союза закончилась. Англия, Франция и Германия предпринимали активные попытки установить более тесные отношения с СССР. Появилась вероятность создания военно-политического союза с Англией и Францией для противодействия агрессии Германии. Однако эти возможности реализованы не были.
Англо-франко-советские политические, а затем и военные переговоры проходили в атмосфере недоверия, взаимной подозрительности и тайных замыслов. Британские консерваторы не хотели подлинного союза с СССР, не оставляли надежды подтолкнуть немецкую экспансию в восточном направлении, то есть в направлении Советского Союза. Переговоры с Москвой рассматривались как средство давления на Германию и как способ выиграть время. Франция практически следовала за своим союзником. Советское руководство не исключало заключения договора о взаимопомощи с Англией и Францией. Но сомнения в возможности такого соглашения и его целесообразности оставались. Кроме того, англо-французская и советская стороны расценивали друг друга как ненадежного партнера, реальные силы которого для эффективного противодействия германской агрессии ограничены: Англия практически не имела настоящей сухопутной армии, а Франция исповедовала оборонительную пассивную стратегию и возлагала надежды на непреодолимость фортификаций линии Мажино; советские вооруженные силы были ослаблены репрессиями.
Складывается впечатление при анализе материалов переговоров военных делегаций СССР, Англии и Франции, что они были лишены каких-либо шансов на успех. Английская и французская делегации не имели реальных полномочий заключить военную конвенцию, а советская делегация поставила перед своими партнерами по переговорам неразрешимую проблему - добиться от Польши возможности прохода частей Красной Армии через польскую территорию к восточным границам Германии (впервые этот вопрос был поднят в 1935 г. в связи с советско-французским договором о взаимопомощи, однако Польша занимала неизменно отрицательную позицию и не желала вести какие-либо переговоры по этому вопросу). Все участники англо-франко-советских переговоров одновременно вели секретные переговоры с Германией, дипломатия которой ставила конкретную цель - не допустить соглашения СССР с Англией и Францией. Советский Союз вел параллельные тайные переговоры с Германией с весны 1939 г. Начавшиеся как торгово-экономические, эти переговоры постепенно приняли политический характер. Инициатива в обсуждении политических проблем была проявлена германской стороной, но Москва очень внимательно слушала предложения Берлина и осторожно выдвигала встречные предложения. В частности, вопрос о дополнительном протоколе к пакту о ненападении был поставлен наркомом иностранных дел СССР В.М. Молотовым (суть секретного протокола сводилась к договоренности сторон о разграничении сфер влияния в Восточной и Юго-Восточной Европе; в советскую сферу влияния входили Западная Украина и Западная Белоруссия, Прибалтика, Буковина и Бессарабия, а также Финляндия). В конце июля - начале августа практически были согласованы почти все политические вопросы будущего соглашения. Именно в ходе параллельных тайных переговоров с Германией в Кремле пришли к выводу о целесообразности советско-германского сближения. Однако в деле подписания договора советское руководство проявляло сдержанность, колебания продолжались даже в середине августа 1939 г. И лишь после того, как надежда на создание трехстороннего союза СССР, Великобритании и Франции не оправдалась, Советский Союз пошел на сближение с фашистской Германией, и 23 августа 1939 г. советско-германский пакт о ненападении сроком на 10 лет был подписан. Вероятно, этот внешнеполитический шаг советского руководства опирался на следующие аргументы.
СССР не готов к большой войне, надо выиграть время и на какой-то период остаться вне вооруженного конфликта в Европе.
Польша - слабое государство, она не выдержит натиска германских вооруженных сил. Англия и Франция как союзники ненадежны, в случае возникновения войны между СССР и Германией Красной Армии придется выдержать основной удар со стороны германских вооруженных сил. Более того, Сталин полагал, что империалистические Англия и Германия от существующей на тот момент конфронтации неизбежно придут к примирению и образуют единый фронт против СССР.
Германия готова пойти на большие уступки. СССР будут выгодны экономические связи с рейхом. Признавая "сферу интересов" СССР в Восточной Европе, Германия не будет препятствовать далеко идущим планам Советского Союза в регионе. В этом перечне аргументов в пользу сближения с Германией был, по всей вероятности, еще важный политический расчет о возможности использовать противоречия в лагере империализма. Война между двумя империалистическими группировками могла оказаться выгодной стране социализма, поскольку она приведет к ослаблению как Германии, так и Англии и Франции.
К этому следует добавить то, что советское руководство должно было учитывать крайне сложное положение на Дальнем Востоке, вызванное агрессивными устремлениями Японии. Советско-японская война считалась весьма вероятной. Таковы, по-видимому, мотивы, которыми руководствовалось советское правительство при определении внешнеполитического курса СССР накануне Второй мировой войны. Это был прагматичный, циничный и беспринципный подход к анализу международной обстановки, что привело к соглашению с агрессором за счет Польши.
Советско-германский договор от 23 августа 1939 г. коренным образом изменил международное положение СССР. Главное заключалось в том, что Советский Союз оказался вне начавшейся 1 сентября 1939 г. мировой войны и в условиях официального нейтралитета и сотрудничества с фашистской Германией решал крупные военно-политические вопросы обеспечения безопасности страны и расширения своего влияния в Восточной Европе.
Договор Германии с Советским Союзом явился полной неожиданностью для японского руководства, ориентировавшегося на военную солидарность с фашистской Германией. Япония связывала большие надежды с нападением Германии на СССР и рассчитывала в связи с этим на успех своих операций на Дальнем Востоке. Предпринятые Берлином без согласования с Токио действия по улучшению отношений с СССР вызвали разочарование у японского руководства, подорвали веру японских правителей в Германию как своего стратегического союзника. Возникшее тогда между Японией и Германией недоверие не было преодолено до конца Второй мировой войны и сказывалось на отношении Японии к СССР (это во многом предопределило то, что Япония не вступила в войну против Советского Союза).
С началом Второй мировой войны начинается новый период в истории внешней политики СССР , который продолжался до конца 1940 г., когда были исчерпаны все возможности для сохранения и развития сотрудничества с фашистской Германией. После заключения советско-германского пакта о ненападении международное положение СССР коренным образом изменилось. Англия и Франция уже не могли считать СССР своим потенциальным союзником. Общественное мнение в западноевропейских странах осудило Советский Союз за сговор с фашистской Германией за счет Польши. Советско-германский пакт дезориентировал международное коммунистическое и рабочее движение, особенно после того, как 28 сентября 1939 г. был заключен между СССР и Германией Договор о дружбе и границе, а также после того, как Коминтерн определил начавшуюся Вторую мировую войну однозначно как империалистическую и несправедливую. Многолетняя деятельность коммунистов за объединение всех демократических сил в борьбе с фашизмом лишалась поддержки социалистического государства и ВКП (б).
Советско-германские соглашения августа - сентября 1939 г. заложили основы для всестороннего сотрудничества в экономической, политической и военной областях. Военное сотрудничество фактически было установлено в период польской кампании вермахта (с 17 по 29 сентября 1939 г. войска Красной Армии, почти не встречая сопротивления, заняли входившие в состав Польши Западную Украину и Западную Белоруссию; в период действий Красной Армии в Польше с германским командованием были согласованы рубежи продвижения советских войск, координировались военные действия).
Экономическое сотрудничество между Германией и Советским Союзом было выгодно обеим сторонам (во всяком случае, до начала 1941 г., когда Германия в одностороннем порядке прекратила поставки в СССР). Из Германии в СССР поступало промышленное оборудование для военной промышленности. Из СССР фашистская Германия получала стратегическое сырье, продовольствие, что означало, по сути дела, прорыв британской блокады Германии. Кроме того, Германия получила право транзита военных материалов из Японии и в Японию, что укрепляло военно-политический союз этих держав.
В рамках политического сотрудничества регулярно проходили советско-германские консультации по вопросам, затрагивавшим общие интересы сторон. Советское правительство официально поддерживало внешнеполитический курс Берлина. В частности, СССР одобрил "призыв к миру" Гитлера после разгрома Польши и возложил ответственность за продолжение войны на Францию и Англию, поздравил Германию по случаю побед вермахта над Францией. Осуществлялось сотрудничество НКВД и германских спецслужб по борьбе с немецкими антифашистами, польским подпольным патриотическим движением (продолжалось до лета 1940 г., когда происходит переоценка позиции советским руководством, что особенно ярко проявилось в "польском вопросе": переговоры с арестованными польскими офицерами с целью создания польских частей при Красной Армии; "потепление" советских властей по отношению к полякам; культурно-просветительская деятельность в духе польско-советского патриотизма и т.п.). Временный союз с СССР, а также политическая близорукость Англии и Франции позволили Германии осуществить "блицкриг" на западноевропейском театре военных действий. В короткие сроки была разгромлена англо-французская коалиция (май - июнь 1940 г.), оккупированы Польша (сентябрь 1939 г.), Дания, Норвегия, Бельгия, Нидерланды, Люксембург (апрель-июнь 1940 г.), Югославия и Греция (апрель 1941 г.). Тем временем Сталин и его окружение сочли, что создалась благоприятная обстановка для расширения влияния СССР в Восточной Европе. Англия и Франция, находясь в состоянии войны с Германией, были лишены реальных возможностей противодействовать советским действиям в Польше, Финляндии, Прибалтике, Бессарабии. Планы Сталина распространялись и на Балканы.
После ликвидации Польши как самостоятельного государства Сталин предпринял попытку распространить советское влияние на Финляндию. Попытка советизации последней, принявшая форму откровенной агрессии Советского Союза против суверенного государства, вылилась в кровопролитную советско-финскую войну (10 ноября 1939 - 12 марта 1940 г.) Неудачи в ходе военных действий, упорное сопротивление финнов, угроза прямого вмешательства в конфликт Англии и Франции (в середине 1940 г. на помощь Финляндии должен был отправиться англо-французский экспедиционный корпус) вынудили Сталина отступиться: Финляндия сохранила независимость. Но к Советскому Союзу отошли важные в стратегическом отношении территории: на Карельском перешейке и в некоторых других районах советско-финская граница была отодвинута на несколько десятков километров в сторону Финляндии, тем самым была укреплена безопасность Ленинграда, Мурманска и Мурманской железной дороги; у входа в Финский залив на полуострове Ханко, отданном Финляндией в аренду на 30 лет, СССР получил возможность построить военно-морскую базу.
"Зимняя война" в Финляндии ухудшила международное положение Советского Союза. Действия СССР были квалифицированы мировым общественным мнением как агрессия. Советский Союз был исключен из Лиги Наций.
Вопросы об отношениях СССР с прибалтийскими государствами в 1939-1940 гг. и присоединении этих республик к СССР сложные и неоднозначные. В сентябре - октябре 1939 г. Советский Союз заключил с прибалтийскими республиками договоры "о взаимной помощи", предоставлявшие СССР право создания морских и воздушных военных баз и размещения советских войск в республиках Прибалтики. Урегулирование отношений с Эстонией, Латвией и Литвой, заключение с ними договоров о взаимопомощи - эти дипломатические цели советского государства были справедливы и оправданны. Но в дальнейшем советское руководство встало на путь грубого давления и ультиматумов, требований смены правительств в этих странах. Безусловно, значительная часть трудящихся, интеллигенции была против существовавших в Латвии, Эстонии и Литве политических режимов, многие выступали за установление Советской власти. Этим объясняется относительная легкость политических изменений в этих странах, приведших в 1940 г. к вступлению прибалтийских республик в состав СССР. Силы, противившиеся установлению Советской власти и пытавшиеся противодействовать процессу объединения Литвы, Латвии и Эстонии с Советским Союзом, были изолированы, подверглись репрессиям.
В конце июня 1940 г. после проведения советско-германских консультаций Бессарабия и Северная Буковина, оккупированные Румынией в 1918 г., были присоединены к Советскому Союзу. Таким образом, большая часть утраченных в годы революции и гражданской войны территорий в 1939-1940 гг. вошла в состав СССР . Внешнеполитические акции СССР были продиктованы необходимостью принятия решительных мер по укреплению западных границ Советского Союза, а также появившимися в советской политике имперскими мотивами, стремлением использовать соглашение с Германией для территориальных приращений социалистического государства.
Летом 1940 г. международное положение СССР осложнилось. В мае - июне Франция потерпела сокрушительное поражение. Надежды Сталина на ослабление Германии в европейской войне не оправдались. Экономический и военный потенциал Германии и ее союзников вырос по сравнению с 1939 г., а враждебность не вызывала сомнений. В то же время СССР оказался без союзников (кроме МНР). Политическое и экономическое сотрудничество с фашистским рейхом, советско-финская война, действия в Прибалтике - все это укрепило враждебное отношение к СССР как Англии, продолжавшей войну с Германией, так и нейтралов.
В ноябре 1940 г. Сталин делает отчаянную попытку укрепить сотрудничество с Германией. После поездки Молотова в Берлин он дал свое согласие на заключение союзного договора с Германией, Италией и Японией, признал возможным участие СССР в дележе "британского колониального наследства". Правда, за "пакт четырех" Сталин потребовал большую цену: создание военных баз в районе Босфора и Дарданелл, признание интересов СССР в регионе южнее Батуми и Баку, содействие Германии в заключении советско-болгарского договора о взаимопомощи и вывод германских войск из Финляндии. Однако готовность Сталина к широкому сотрудничеству с Германией не была оценена в Берлине. Ответа на свои предложения Сталин не получил. Гитлер взял курс на подготовку войны против СССР.
Конец 1940 - первую половину 1941 г. следует квалифицировать как последний период истории внешней политики СССР до начала Великой Отечественной войны . Положительным достижением советской дипломатии стало некоторое улучшение отношений с Англией, наметившееся с лета 1940 г. Конечно, в советско-английских отношениях оставалось много противоречий, не были преодолены взаимное недоверие и подозрительность, однако дипломатические контакты не нарушались. В свете дальнейших событий - нападение Германии на СССР, создание антигитлеровской коалиции - это было очень важно.
Большое положительное значение имело также заключение договора СССР о нейтралитете с Японией в апреле 1941 г. Договор свидетельствовал, что японские правящие круги не проявляли намерения в ближайшее время нападать на СССР. Конечно, дипломатический документ не мог служить абсолютной гарантией безопасности Советского Союза на Дальнем Востоке, но снимал ту напряженность, которая существовала в советско-японских отношениях в 1938-1940 гг.
Признавая удачными некоторые внешнеполитические акции советского правительства, большинство исследователей оценивает как провал советскую дипломатию предвоенных лет в целом и конца 1940 - первой половины 1941 г. в частности.
Последний период ознаменовался резким ухудшением международного положения СССР.
Попытки советской дипломатии укрепить свои позиции в Юго-Восточной Европе оказались безуспешны. В конце октября 1940 г. итальянские войска вторглись в Грецию, а в апреле 1941 г. в Грецию были введены немецко-фашистские войска. В конце 1940 - начале 1941 г. Румыния, Болгария и Венгрия присоединились к тройственному пакту, заключенному Германией, Италией и Японией. Немецко-фашистские войска были введены в Финляндию и Румынию. Советское руководство пыталось противодействовать акциям Германии. Но осторожные и сдержанные дипломатические демарши в Берлине, Бухаресте и Софии не имели успеха. Не оказала какого-либо влияния на развитие событий и такая антигерманская акция, как заключение 5 апреля 1941 г. советско-югославского договора о дружбе и ненападении. На следующий день, то есть 6 апреля, немецко-фашистские войска вторглись в Югославию и вскоре оккупировали эту страну.
Цит. по: История Отечества - конспект лекций: Авторы: Юферова С.В., Тригуб Г.Я. Редактор: Ильин А.А. http://narod.yandex.ru/cgi-
Дискуссионные материалы
§ 1. «Оценки историками Рапалльского договора 1922 года»
До 1934 г. Рапалльский договор, заключенный Советским государством с Германией 16 апреля 1922 г., оставался важнейшим из международных соглашений, подписанных советским руководством. На протяжении десятилетия отношения с Германией являлись стержнем советской дипломатической деятельности в Европе. Первые военные и торговые контакты между двумя странами были установлены еще в апреле 1921 г. Советское государство рассчитывало с помощью германских капиталов и технологий провести реконструкцию своего народного хозяйства. Представители немецких военных кругов во главе с генералом фон Сектом надеялись разместить в Советской стране секретные военно-учебные центры, запрещенные в Германии Версальским договором; со своей стороны они были готовы сотрудничать в подготовке кадров для Красной Армии.
Переговоры по этим вопросам начались в тот момент, когда СССР безуспешно (за исключением подписанного им в марте 1921 г. торгового соглашения с Великобританией) пытался нормализовать свои экономические и дипломатические отношения с ведущими европейскими странами. Главным препятствием для восстановления этих отношений являлась проблема выплаты долгов царского правительства. Советское правительство заявляло о принципиальном согласии их уплатить в том случае, если государства-кредиторы окажут ему экономическую помощь путем предоставления на выгодных условиях кредитов и займов и развития с ним торговых отношений, а также объявят о его официальном признании. 28 октября 1921 г. советское правительство направило великим державам ноту с предложением созвать международную конференцию для обсуждения этих вопросов и решить вопрос о юридическом признании Советского государства. Это предложение было принято, и конференция, собравшая представителей около тридцати государств и посвященная вопросам экономического возрождения Центральной и Восточной Европы, состоялась.
Однако с первых же дней переговоры зашли в тупик. Пуанкаре (который к тому времени сменил Бриана, давшего согласие на проведение конференции) находил неприемлемыми советские предложения относительно выплаты долгов, поскольку сумма, затребованная Чичериным в качестве возмещения ущерба, причиненного Советской России иностранной интервенцией во время гражданской войны, превышала царские долги. Именно в этих условиях советские представители, прибывшие в Геную в надежде разорвать дипломатическую, экономическую и торговую блокаду страны, и германские, стремившиеся уменьшить размеры репараций, подписали 1 б апреля 1922 г. Рапалльский договор. Этим соглашением обе стороны предавали забвению вопросы о долгах, о возмещении ущерба и национализированном имуществе, предоставляли друг другу режим наибольшего благоприятствования в торговле и возобновляли Дипломатические и консульские отношения. Подписав этот договор, Советская Россия и Германия, исключенные из мирового сообщества и притесняемые им, одновременно выходили из Дипломатической изоляции; обе стороны отвергали Версальский Договор, навязанный «империалистическими бандитами» с целью «колонизации Германии» (термины, употреблявшиеся в Коминтерне). В результате подписания договора рейхсвер получал Возможность разместить в Советской стране свои центры военной и учебной подготовки, получать или производить там при участии своих специалистов оружие, которое Германии запрещалось иметь по условиям Версальского договора. Это сотрудничество Советского государства с правыми милитаристскими силами Германии должно было продолжаться до 1932 г.
Несмотря на такое многообещающее начало, советско-германские отношения испытали в 1920-е гг. несколько напряженных периодов. Их причиной были, с одной стороны, очень тесные связи Германской компартии с Коминтерном, а с другой - постоянные опасения советской стороны, что даже незначительное улучшение германо-французских отношений приведет созданию антисоветского фронта капиталистических государств. Так, в августе 1923 г., во время формирования правительства Штреземанна, которое должно было преодолеть кризис, вызванный франко-бельгийской оккупацией в начале этого года Рурской области, Коминтерн (в котором германскими вопросами специально занимался К. Радек) призвал немецких коммунистов выступить против правительства социал-демократов. Коммунисты, в рядах которых не было ни единства, ни решительности, ни уверенности в том, что Советский Союз действительно поможет, смогли лишь поднять восстание в Гамбурге, которое было подавлено в течение двух дней.
Это поражение вызвало острые внутренние разногласия в руководстве РКП (б): Сталин не упустил возможность подвергнуть критике «троцкистских авантюристов», Троцкий же в свою очередь обвинил руководство партии в предательстве интересов германского рабочего класса. Принятие в августе 1924 г. Германией плана Дауэса было расценено Коминтерном как шаг к превращению Германии и даже всей Западной Европы в «американскую колонию» и вызвало глубокое беспокойство советской дипломатии, еще более усилившееся после подписания Локарнских соглашений. Эти соглашения имели важное значение для политической стабилизации в Европе, поскольку безоговорочно признавали Германию, допущенную в Лигу Наций, великой державой. Тем самым они вызывали у Советского Союза очень большие опасения относительно воссоздания единого фронта капиталистических государств. В этих условиях советская сторона потребовала у Штреземанна доказательств приверженности Германии соглашениям, подписанным в Рапалло. Германия, желая сохранить советскую карту на тот случай, если понадобится оказать давление на Великобританию или Францию, 12 октября 1925 г., не дожидаясь окончания переговоров в Локарно, заключила новое торговое соглашение с Советским Союзом. За этим соглашением последовало подписание 2 апреля 1926 г. в Берлине договора о дружбе и взаимном нейтралитете, который на пять лет продлевал действие Рапалльского договора. Когда в сентябре 1926 г. Германия была принанята в Лигу Наций, Штреземанн заявил, что она осудит любую агрессию против Советского Союза. В случае же, если против СССР будут применены «санкции», которые Германия признает обоснованными, она обязуется не допустить пропуска через свою территорию войск, направляемых для их осуществления. В последующие годы продолжала расширяться советско-германская торговля; в 1927—1928 гг. на Германию приходилось 30% внешнеторгового оборота СССР.
Цит. по: Верт Н. Основные направления советской внешней политики в годы нэпа (1921 — 1928) // Верт Н. История Советского государства. М. 1992. С. 240-242.
§ 2.«Оценки историками советско-германских договоров 1939 года»
На Западе - в Великобритании, Франции, США, а теперь и у нас - политики, историки, журналисты порой извращают события и факты, связанные с развязыванием Второй мировой войны. Они бездоказательно, вопреки истине, возлагают ответственность за развязывание Второй мировой войны на Советский Союз, на советскую дипломатию. Основной причиной развязывания Второй мировой войны фальсификаторы истории считают то, что Сталин заключил 23 августа 1939 г. договор о ненападении с Германией, а нарком иностранных дел В.М. Молотов и тогдашний германский министр иностранных дел И. Риббентроп подписали так называемый секретный «дополнительный протокол».
Не раз отмечалось, что решение, которое принял Советский Союз, заключив с Германией пакт о ненападении, не было лучшим.
Возможно и так, если руководствоваться не жестокой реальностью, а умозрительными абстракциями, вырванными из контекста времени.
Кто же является истинными виновниками 2-й мировой войны? Кто развязал ее?
Трагедия Польши
Ранним утром 1 сентября 1939 г. фашистская Германия вероломно напала на Польшу. Польский народ вступил в справедливую борьбу за свободу своей страны, за национальное существование.
Поляки самоотверженно защищали родную землю от немецко-фашистских полчищ. Однако силы были слишком неравными. Польская армия как единая сила перестала существовать.
Причинами сентябрьской трагедии Польши было не только военное превосходство немецко-фашистских войск, но и антинациональная, антисоветская политика тогдашних руководителей страны, политиков и дипломатов, «отсутствие совместных путей противодействия гитлеровской угрозе».
Отвергнув в канун войны сотрудничество с СССР путем заключения пакта о взаимопомощи - единственную гарантию безопасности и независимости страны, польские лидеры вели ошибочную политику, направленную на сговор с Гитлером. Государственные руководители Польши также направили страну в фарватер территориально отдаленных Англии и Франции, вероломно предавших своего союзника. Английские и французские политики не выполнили своих обязательств о помощи, данных Польше, хотя 3 сентября 1939 г. и объявили войну фашистской Германии. Но это была «война не военных действий» с мирными футбольным матчами на линии Мажино, самолетами, сбрасывавшими не бомбы, а листовки на Германию.
Политика правящих кругов Польши, Англии и Франции ввергла польский народ в катастрофу. Трудящиеся Польши заплатили за это более чем шестью миллионами человеческих жизней, сожженной Варшавой, бесчисленными жертвами страшных лагерей смерти - Освенцима, Майданека, Треблинки и 24 их филиалов!
После разгрома Польши гитлеровская армия приблизилась к границам СССР, создавая угрозу для нашей страны. В условиях распада польского государства Советское правительство не могло допустить, чтобы население Западной Украины и Западной Белоруссии, насильственно отторгнутое белополяками от Советской России в 1921 г., попало под ярмо фашистской Германии и на этих территориях создан плацдарм для нападения на СССР. Поэтому 17 сентября 1939 года, после того как Польша распалась под ударами немецко-фашистской военной машины, Красная Армия пришла на помощь украинцам и белорусам и заняла территории Западной Украины и Западной Белоруссии, исконно тяготевших к России. В Западной Украине и Западной Белоруссии на площади 190 тыс. кв. км. проживало 13 млн. человек, из них 6 млн. украинцев и 3 млн. белорусов.
Не обошлось и без столкновений с немецкими войсками под Львовом, когда «наши танки были встречены немецкими орудиями в упор». Местное население провело выборы в народные собрания, которые провозгласили Советскую власть и обратились в Верховный Совет СССР, с просьбой о принятии Западной Украины и Западной Белоруссии в состав Союза ССР. Эта просьба была удовлетворена в начале ноября 1939 года. Многовековой эксплуатации белорусского и украинского населения польскими магнатами был положен конец. СССР начал укреплять новые государственные границы, создавая барьер против фашистского агрессора, схватка с которым была неизбежна. Даже бывший британский премьер У. Черчилль признавал: это было совершенно необходимо для безопасности России против немецкой угрозы. Черчилль писал: «На всем протяжении этого Восточного фронта затронуты важнейшие интересы России». Воссоединение этих земель было важно не только для обеспечения безопасности СССР, но и, по признанию У. Черчилля, являлось фундаментом создания Восточного фронта, что имело немалое значение для защиты Англии и Франции от немецко-фашистской Германии.
Воссоединение прибалтийских стран с СССР
До начала и в первый период Второй мировой войны Англия, Франция и США стремились использовать и прибалтийские страны — Эстонию, Латвию и Литву в своих интересах. В свою очередь, фашистская Германия, в лице начальника генерального штаба генерала Гальдера договорилась с профашистскими кругами этих стран о превращении их в плацдарм для нападения на СССР. Советское правительство не могло допустить этого.
СССР, опираясь на поддержку демократических сил трудящихся, добился осенью 1939 г. подписания договоров о взаимной помощи с Эстонией, Латвией и Литвой, предоставлявших СССР право иметь военные и военно-морские базы на их территории. Как свидетельствуют документы, советским дипломатам, военным запрещалось «вмешиваться в международные дела, ...во внутренние дела Литвы, Латвии, Эстонии», предписывалось «честно и пунктуально выполнять договора». Однако буржуазные правители Эстонии, Латвии, Литвы продолжали свой антисоветский курс, втягивая все более и более свои страны в фарватер политики фашистской Германии.
Гитлер начал захват Прибалтики с Литвы, насильственно аннексировав 22 марта 1939 г. Мемель (Клайпеду). В директиве «Вайс», принятой Гитлером 11 апреля 1939 года, предусматривалось, что после разгрома Польши Германия должна взять под свой контроль Литву и Латвию.
Фактически в марте 1940 г. «оформился военный союз Латвии, Эстонии и Литвы, направленный против СССР». Трудящиеся прибалтийских стран выступали против подобного политического курса своих правительств.
В июне 1940 г. к власти в Литве, Латвии и Эстонии пришли демократические правительства, куда вошли и коммунисты. 14—15 июля состоялись выборы в Народные сеймы Латвии, Литвы и Государственную думу Эстонии. Советская власть была восстановлена в Прибалтийских странах. Состоялись парламентские выборы. 21—22 июля Народные сеймы Латвии и Литвы и Государственная дума Эстонии обратились в Верховный Совет СССР с просьбой принять их страны в семью советских народов. Седьмая сессия Верховного Совета СССР в августе 1940 г. удовлетворила эту просьбу. «Речь шла не об ущемлении или не ущемлении национальных прав Финляндии, Литвы, Латвии и Эстонии, Польши, а о том, чтобы предотвратить превращение этих стран в бесправную колонию гитлеровской Германии».
Упрочению безопасности СССР способствовало также мирное воссоединение Бессарабии, насильственно отторгнутой от Советской России в январе 1918 г. буржуазно-помещичьей Румынией, и Северной Буковины.
Ныне точно известно на основе найденных документов, что Сфатул Церий — высший орган Бессарабии - проголосовал тогда меньшинством его членов, под дулами пулеметов румынской военщины за ее вхождение в состав боярской Румынии. В августе 1940 г. эта историческая несправедливость была исправлена.
Воссоединение прибалтийских республик и Бессарабии с СССР имело важное политическое и военно-стратегическое значение, ибо эти районы могли быть использованы врагами как плацдармы, приближающие их войска к жизненным центрам Советской страны. Было завершено создание так называемого «Восточного фронта». Границы СССР были отодвинуты на Запад, но у Советского государства оказалось очень мало времени для их укрепления. По указанию И. Сталина старые укрепления на границах были разоружены, а новые построить не успели.
Гитлеру удалось обеспечить в начале Второй мировой войны и вплоть до 6 июня 1944 г. войну на одном фронте.
Конечно, вынужденно соглашаясь на заключение договора с Германией, Советское правительство понимало, что, заключив договор с СССР, фашистская Германия рано или поздно нападет на Советский Союз. Западные державы отводили фашистской Германии и милитаристской Японии «роль ударной силы в войне против Советского Союза».
Известно, что Советское правительство, Сталин в течение июня, июля и 20 дней августа 1939 года противились заключению советско-германского договора о ненападении и так называемого «дополнительного протокола», все еще надеясь на успех англо-франко-советских политических и военных переговоров и заключение действенного пакта о взаимопомощи и военной конвенции.
Приняв в апреле 1939 г. план «О единой подготовке вооруженных сил на 1939—1940 гг.», верховное командование германской армии, Гитлер сначала планировали войну против Англии, Франции и Польши, а затем, после их разгрома, войну против СССР. Добиваясь обеспечения войны на одном фронте, Гитлер и его дипломатия стремились достичь договоренности с Советским Союзом. Весной и летом 1939 г. между СССР и Германией начались и проходили переговоры по экономическим и политическим вопросам. Фашистская Германия знала о силе СССР и считала, что война на Западе против Англии и Франции будет более легкой.
В настоящее время известно: советско-германские переговоры не были изолированной акцией германской дипломатии, а были попыткой, пусть временного, улучшения отношений с СССР. При обмене мнениями с Италией германские политики говорили о «возможном пересмотре политики обеих стран в отношении СССР».
Подготовка пакта
Прежде чем предпринять зондаж для выяснения возможности улучшения советско-германских отношений, из Москвы в Берлин был вызван советник посольства Хильгер. Гитлер прямо поставил перед ним вопрос: «Может ли Сталин при определенных условиях изъявить готовность к взаимопониманию с Германией?».
Затем видный чиновник германского МИДа Шнурре встретился 17 мая 1939 г. с поверенным в делах СССР в Берлине Г. А. Астаховым и говорил ему о необходимости улучшения советско-германских отношений, лживо заверяй «об отсутствии у Германии каких бы то ни было агрессивных стремлений в отношении СССР». Документы, опубликованные после Второй мировой войны, свидетельствуют: Гитлер заявил Риббентроппу, что «необходимо инсценировать в германо-русских отношениях новый рапалльский этап» и «проводить с Москвой в течение определенного времени политику равновесия и экономического сотрудничества». Продолжая зондах о возможности улучшения политических отношений с СССР, 30 мая 1939 г. (когда в Москве шли полным ходом англо-франко-советские переговоры), статс-секретарь германского МИДа Вайцзеккер заявил Г.А. Астахову о возможности улучшения советско-германских политических и экономических отношений, при этом он не скрывал, что Германия готовится к войне против СССР. «России предоставляется в немецкой политической лавке довольно разнообразный выбор - от нормализации отношений до непримиримой вражды». Еще более определенно говорил о необходимости улучшения отношений с СССР германский посол в Москве Шуленбург при встрече с Астаховым, состоявшейся 17 июня 1939 г. в Берлине.
Особенно красноречивой была беседа Риббентропа с Г.А. Астаховым, состоявшаяся в Берлине 3 августа 1939 г. Риббентроп заявил, что между СССР и Германией нет неразрешимых вопросов на «протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского» и по всем этим вопросам можно договориться. Риббентроп не скрывал того, что Германия ведет тайные переговоры с Англией и Францией, но что «немцам было бы легче разговаривать с русскими..., чем с англичанами и французами».
Фашистский министр не удержался от угроз: «Если,— говорил он,— у вас другие перспективы, если, например, вы считаете, что лучшим способом урегулирования отношений с вами является приглашение в Москву англо-французских военных миссий, то это, конечно, дело ваше. Что касается нас, то мы не обращаем внимания на крики и шум по нашему адресу в лагере так называемых западноевропейских демократий ... Мы уверены в своих силах, нет такой войны, которую мы бы не выиграли».
Во время этой встречи Риббентроп впервые предложил подписать секретный советско-германский протокол. Анализируя такие предложения, Г.А. Астахов в телеграмме от 8 августа докладывал Советскому правительству о замыслах германского правительства. Он писал, что фашистские руководители не собираются «всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства». Они хотят любой «ценой нейтрализовать нас».
Особенно усилилось беспокойство фашистских руководителей Германии в середине августа 1939 г. Берлин буквально бомбил немецкого посла в Москве Шуленбурга телеграммами, спрашивая о том, что происходит на англо-франко-советских переговорах. Вайцзеккер поручил Шуленбургу официально довести до сведения Советского правительства, что «если Россия предпочтет союз с Англией, она неминуемо останется одна лицом к лицу с Германией, как в 1914 году. Если же Советский Союз предпочтет взаимопонимание с нами, он обретет безопасность, которую так хочет, и получит все гарантии для ее обеспечения». Это были прямые угрозы Советскому Союзу.
Аналогичные предложения были сделаны в Берлине Г. А. Астахову, верно оценившему, что ради срыва англо-франко-советских военных переговоров и предотвращения военного соглашения гитлеровцы готовы пойти «на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключенными».
14 августа германское правительство поручило Шуленбургу сделать устное заявление Советскому правительству, в котором говорилось, что Англия и Франция пытаются втравить Советский Союз в войну с Германией. «Интересы обеих сторон требуют чтобы было избегнуто навсегда взаимное растерзание Германии и СССР в угоду западным демократиям».
Советское правительство не поддалось шантажу и запугиваниям и вновь отклонило германские предложения. Более того, оно «не реагировало на телеграмму германского МИДа от 15 августа, в которой содержалась просьба принять в Москве министра иностранных дел для переговоров».
15 августа Шуленбургу поступило указание (оно было выполнено на следующий день) передать Молотову, что Германия готова заключить договор о ненападении сроком на 25 лет. Риббентроп выразил желание прибыть в Москву 18 августа с полномочиями на подписание договора. В. М. Молотов ответил: «Прежде чем начать переговоры об улучшении политических взаимоотношений, надо завершить переговоры о кредитно-торговом соглашении». Только тогда, когда окончательно выявился провал, по вине Англии и Франции, переговоров военных миссий, прояснилась невозможность подписания договора о взаимопомощи и военной конвенции между тремя странами, Советский Союз был вынужден принять, по существу, германский ультиматум о заключении пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом.
В беседе Народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова с французским послом в Москве Наджиаром, состоявшейся 23 августа 1939 г., первый определенно признал: Советское правительство решило заключить договор с Германией лишь тогда, когда окончательно убедилось, что в англо-франко-советских переговорах не может быть достигнуто ничего положительного ''.
«Советский Союз был поставлен в такое положение,— писала «Правда»,— когда он был вынужден заключить договор с Германией».
19 августа 1939 г. на Политбюро ЦК ВКП(б) было принято решение подписать пакт о ненападении с Германией.
Советско-германский договор о ненападении
20 августа 1939 г. правительство Германии — Гитлер сам подписал эту телеграмму — обратилось к Советскому правительству, к Сталину. В ней говорилось: в отношениях между Германией и Польшей может «каждый день разразиться кризис», в который будет вовлечен и Советский Союз, если он не согласится подписать с Германией договор о ненападении.
«Поэтому я вторично предлагаю Вам,— писал Гитлер,— принять моего Министра иностранных дел во вторник 22 августа, но не позднее среды 23 августа. Министр иностранных дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать как пакт, так и протокол о ненападении». Такие полномочия были даны Гитлером Риббентропу. Гитлер требовал «незамедлительный ответ».
По существу это был ультиматум, поскольку в соответствии с международным правом и нормами дипломатии «дипломатическая нота правительства одного государства правительству другого государства, содержащая категорические требования выполнить определенное предложение в указанный срок», является ультиматумом.
Советский Союз или должен был отказаться от принятия германских предложений в крайне тяжелой международной обстановке лета 1939 г., либо согласиться с ними. «В первом случае,— справедливо отмечено в „Истории Великой Отечественной войны Советского Союза",— война с Германией в ближайшие недели стала бы неминуемой, нападение Германии на СССР могло превратиться в „крестовый поход" капиталистического мира против социалистического государства». Принимая германское предложение, Советский Союз получил выигрыш во времени, который был ему крайне необходим для укрепления своей обороны, а главное, устранял возможность создания единого антисоветского фронта.
В ответной телеграмме, посланной И. В. Сталиным 21 августа 1939 г. германскому канцлеру, отмечалось: «Надеюсь, что германо-советское соглашение о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами. ...Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г-на Риббентропа 23 августа».
В этот день Риббентроп и прибыл в Москву. Два больших самолета «Кондор» доставили немецкую делегацию. По ошибке они были обстреляны ПВО в районе Великих Лук, но все обошлось. В 15 часов 30 минут дня состоялась первая беседа между И. В. Сталиным, В.М. Молотовым и И. Риббентропом по вопросу о заключении пакта о ненападении. Беседа продолжалась около трех часов, затем после перерыва переговоры возобновились в 10 часов вечера.
Касаясь проекта пакта о ненападении, Риббентроп уверял советских руководителей, что все слои германского народа, особенно простые люди, приветствуют взаимопонимание с Советским Союзом, что нет разногласия в существующих проблемах и только иностранные интриганы, особенно Англия, пытаются нарушить эти отношения.
Сталин заметил, что советский народ желает мира и потому приветствует дружественные отношения между Германией и Советским Союзом. Риббентроп не удержался от выпадов против Польши, заявив, что якобы каждый немец «готов к борьбе» и не потерпит дальнейших провокаций со стороны Польши.
Касаясь переговоров западных военных миссий с СССР, Риббентроп отмечал: «Англия всегда пыталась и все еще пытается взорвать хорошие отношения между Германией и Советским Союзом». Риббентроп угрожал: если Англия придет на помощь Польше в случае германо-польскогр конфликта, Германия ответит сокрушительной бомбардировкой Лондона. Сталин выразил мнение: Англия, несмотря на свою слабость, будет вести войну искусно и стойко. Касаясь Франции, Сталин заметил, что нельзя игнорировать силу ее армии. Риббентроп ответил: «Если Франция вступит в войну с Германией, она, конечно, будет побеждена».
Касаясь отношений с Японией, Сталин говорил о желании улучшить советско-японские отношения, осудил провокации Японии и отношении СССР. Если Япония хочет мира — тем лучше. Риббентроп уверял, что при встречах с японским послом в Берлине он якобы делал все для улучшения советско-японских отношений.
Это явно противоречило истине, имея в виду заключение пресловутого «антикоминтерновского пакта», своим острием направленного против СССР. Правда, Риббентроп заверял, что этот пакт направлен «не против СССР, а «против западных демократии».
После нескольких часов обсуждения советско-германский пакт был подписан В. M. Молотовым и И. Риббентропом.
Советско-германский договор исходил из советско-германского договора 1926 года и устанавливал:
1) Обе Договаривающиеся стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами.
2) В случае, если одна из Договаривающихся сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу.
3) Ни одна из Договаривающихся сторон не будет участвовать в каких-либо группировках держав, которые прямо или косвенно направлены против другой стороны.
4) Споры и конфликты между Договаривающимися сторонами должны разрешаться только мирным путем.
Договор заключался на 10 лет и подлежал ратификации.
Подписанием советско-германского пакта от ненападении Советское правительство сорвало планы правящих кругов Англии и Франции, рассчитывавших на столкновение между СССР и Германией в крайне невыгодных для Советского Союза условиях, в обстановке его полной изоляции. Договор несомненно способствовал предотвращению создания единого антисоветского фронта европейских империалистических держав и Японии против СССР.
Наряду с решительным вооруженным отпором, данным Советским Союзом японским агрессорам в Монголии, в районе реки Халхин-Гол, договор СССР с Германией способствовал созданию более благоприятной политической обстановки на Дальнем Востоке, где союзница фашистской Германии — Япония была вынуждена пойти на улучшение отношений с Советским Союзом.
СССР получил передышку более чем на полтора года. За это время он много сделал для укрепления своей обороны. Правда, и гитлеровская Германия гигантски усилила свой военный потенциал, превращая его в военную мощь — танки, самолеты, орудия.
Фашистская Германия в 1939—1941 гг. покорила 11 стран Европы с населением в 130 млн. человек, захватив крупнейшие военные заводы Франции, Бельгии, Голландии, до этого Чехословакии. С 1939 года по 1 апреля 1940 г. германский вермахт вооружали и обслуживали около 5 тыс. заводов и фабрик и других предприятий, захваченных на оккупированных территориях. Общий объем производимого Германией вооружения к лету 1941 г. был на 75% выше, чем на 1 сентября 1939 г.
Фашистская Германия превратила в своих прямых союзников не только фашистскую Италию, но и Венгрию, Румынию, Финляндию, в какой-то мере Болгарию, вступила в военный союз с Японией.
К сожалению, соотношение сил между СССР и германо-фашистским блоком в течение 1939 - 1941 гг. в экономической и сырьевой областях сложилось не в пользу Советского Союза. По сравнению с 1939 годом общая площадь, которую стала контролировать Германия к 1941 г. увеличилась в 6 раз.
Укрепление обороноспособности СССР было необходимо и для «демократических держав» Англии, Франции и США.
Подписание советско-германского договора было и ударом по мюнхенской политике западных государств. Если бы не было Мюнхена, - позднее, в 1945 г., говорил И. В. Сталин президенту США Ф. Рузвельту, - то не было бы и пакта о ненападении с Германией. Советский Союз расколол антисоветский фронт западных демократических держав с фашистскими государствами, наметившийся в Мюнхене. Советско-германский пакт нанес удар и по единству Германии, Японии и Италии, стремившимся вслед за «Антикоминтерновским пактом» заключить Тройственный военный союз, переговоры о котором шли в течение 1940 г. между Токио, Берлином и Римом.
Японские политики и военщина, делавшие ставку на возможность создания единого японо-германского фронта для борьбы с СССР, были буквально взбешены заключением советско-германского договора о ненападении.
«Японская пресса и общественное мнение,— сообщал немецкий посол Отт из Токио в Берлин,— были потрясены текстом пакта о ненападении». Японское правительство направило протест Германии, квалифицировав этот документ как измену «Антикоминтерновскому пакту» — его секретному приложению, как отказ от военного союза с Японией. Министр иностранных дел Японии Арита спешно вызвал Отта и сделал ему официальное заявление. Арита сообщил о решении прекратить всякие переговоры с Германией и Италией о заключении «Тройственного союза». Переговоры с Германией были прерваны.
Итальянское правительство Муссолини также расценило германско-советский договор как удар по своим планам. Фактически почти на целый год — до 27 сентября 1940 г. - был замедлен процесс консолидации фашистских государств в единый антисоветский блок. Англо-франко-советские переговоры в Москве сорвались не потому, что Советский Союз подписал пакт о ненападении с Германией, а как раз наоборот.
«Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией,- говорил К. Е. Ворошилов в интервью корреспонденту „Известий", - что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Англией и Францией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий».
Если бы Англия и Франция хотели заключить договор с СССР, способствующий борьбе за мир, ничто не мешало им сделать это и после 23 августа, тем более что Советский Союз подписал с Германией лишь пакт о ненападении, а не о союзе между двумя странами. «Это пакт не о союзе, а лишь о ненападении,— справедливо отмечал английский деятель У. Коатс. - В советско-германском пакте не было ничего, что помешало бы Советскому правительству заключить подобный пакт с Великобританией или Францией. Однако правительства этих стран не интересовались подобным пактом». К тому же «из всех неагрессивных стран Европы Советский Союз был последней державой, которая пошла на пакт с немцами». В. М. Молотов и после его заключения говорил о том, что «некоторое время спустя, например, через неделю, переговоры с Францией и Англией могли быть продолжены».
Однако правительства Чемберлена и Даладье немедленно отозвали военные миссии из Москвы, не желая вести переговоры с СССР. Н.Чемберлен на заседании британского кабинета 26 августа заявил о своем неизмененном желании сговориться с Гитлером. «Главное заключается в том,— говорил он,— что если Англия оставит г-на Гитлера в покое в его сфере (Восточная Европа), то он оставит нас в покое».
Чемберлен готовился растоптать договор с Польшей и бросить ее на растерзание Гитлеру.
Характеризуя договор о ненападении, руководитель французской компартии Морис Торез писал: советско-германское соглашение «прорывало фронт капиталистических государств, угрожавших Советскому Союзу... Оно подготовило создание коалиции демократических государств, к которой Советский Союз до этого тщетно призывал, чтобы избежать катастрофы».
В феврале 1945 года тогдашний английский министр иностранных дел Антони Иден, представляя парламенту решения Крымской конференции руководителей трех союзных держав — СССР, США и Великобритании, справедливо отметил: «Может ли кто-либо усомниться в настоящее время в том, что если бы единство, установленное в Ялте между Россией, Британией и Соединенными Штатами, имело место в 1939 г., то эта война (Вторая мировая) никогда бы не разразилась».
Если бы фашистская Германия все же развязала эту войну, она была бы разгромлена странами будущей антифашистской коалиции в гораздо меньшие сроки, чем 6 лет, и были сохранены десятки миллионов человеческих жизней.
Правда о «дополнительном протоколе»
Одновременно с советско-германским пактом о ненападении В.М. Молотовым и И. Риббентропом 23 августа 1939 г. был подписан «Секретный дополнительный протокол». Этот документ был обнаружен в архивах министерства иностранных дел фашистской Германии после ее капитуляции, захвачен американцами в числе трофейных документов и опубликован в 1948 г. Государственным департаментом США. Наличие этого протокола нам подтвердил в 1962 г. помощник В. М. Молотова по министерству иностранных дел СССР Б.Ф. Подцероб — большой знаток международных отношений, участник многих дипломатических конференций.
Сам В. М. Молотов почему-то безосновательно утверждал, что в 1939 г. никакого «секретного соглашения» с немцами подписано не было, что подобное утверждение «абсурдно», это «безусловно выдумки». По-видимому, В. М. Молотов пытался обелить себя.
Рассмотрим историю подписания этого «дополнительного протокола» и проанализируем его содержание. Фальсификаторы истории пытаются изобразить советско-германский пакт о ненападении и дополнительный протокол как «четвертый раздел Польши». Как же было в действительности, по чьей инициативе и почему был подписан Советским Союзом «дополнительный протокол»?
Как мы указывали выше, предложение о подписании секретного протокола между CСCP и Германией было выдвинуто министром иностранных дел Германии И. Риббентропом 3 августа 1939 г. при встрече с поверенным в делах СССР в Берлине Г.А. Астаховым о разграничении интересов обеих держав по линии «на всем протяжении от Черного до Балтийского морей». Советский Союз не хотел идти на подобное соглашение с Германией, все еще надеясь на успех англо-франко-советских переговоров. Поэтому Советское правительство сообщило 7 августа в Берлине, что «считает германское предложение неподходящим, а идею секретного протокола отвергает».
И только после того, как оно окончательно убедилось в нежелании Англии и Франции считаться с «законными требованиями гарантии его безопасности ... и в невозможности заключить пакт о взаимопомощи и военную конвенцию, СССР решил подписать пакт с Германией о ненападении» (см. в хрестоматии статью "Договор о ненападении между Германией и СССР 23 августа 1939 г."). Только после этого было решено подписать и протокол.
В преамбуле указывалось: «При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:
1) В случае территориального политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.
2) В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарев, Висла и Сан.
Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития. Во всяком случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.
3) Касательно Юго-Востока Европы, с советской стороны подчеркивается интерес СССР в Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.
4) Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете».
Протокол подписали от имени германского правительства И. Риббентроп и по поручению правительства СССР В. М. Молотов.
Что можно сказать об этом протоколе?
Советский Союз считал необходимым определить сферу своих интересов в Эстонии, Латвии и Литве, в течение 200 лет входивших в состав России, то есть предотвращал захват этих стран фашистской Германией. СССР не мог допустить создание фашистской Германией плацдарма в Прибалтике для нападения на нашу страну. Германия с помощью диктаторов в Литве, Латвии и Эстонии, заключивших позднее военный союз, наверняка бы привела к порабощению народов этих стран германскими фашистами. В период Великой Отечественной войны в концентрационных лагерях, созданных немецко-фашистскими захватчиками на территории Литвы, было расстреляно и уничтожено 669000 человек, в Латвии — 644 000 человек, в Эстонии— 125000 человек. Можно предположить, что было бы в дальнейшем с народами Прибалтики.
Что касается «сфер интересов» СССР в Польше, советская сторона стремилась возвратить территории Западной Украины и Западной Белоруссии, насильственно отторгнутых буржуазно-помещичьей Польшей в 1920 г., что незаконно было закреплено в марте 1921 г. в советско-польском Рижском договоре. Когда в сентябре 1939 г. Красная Армия вступила на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, была восстановлена этнографическая граница между СССР и Польшей. К тому же, в пункте 2 дополнительного протокола Советский Союз считал необходимым бороться за «сохранение независимого польского государства».
На Тегеранской, Крымской, Потсдамской конференциях Советский Союз твердо стоял и добился восстановления суверенной, независимой, демократической Польши.
Что касается пункта 3 о Юго-Восточной Европе, то в нем была зафиксирована бесспорность советских интересов в отношении Бессарабии, которая, как мы отмечали, была отторгнута от Советской России румынской военщиной при пособничестве Англии и Франции в 1918 г. и должна была быть воссоединена с Советским Союзом.
22 сентября 1939 г. между Германией и СССР была установлена демаркационная линия между германской и советской армиями, проходившая по реке Нарев до ее впадения в Буг, далее по Бугу до его впадения в Вислу, по ней до впадения в реку Сан и дальше до ее истоков. В подписанном 28 сентября 1939 г. договоре о дружбе и границе между СССР и Германией была установлена «граница обоюдных государственных интересов» (см. в Хрестоматии статью "Договор о дружбе и границе между СССР и Германией").
В заявлении советского и германского правительств по поводу этого договора их правительства «в обоюдном согласии выражают мнение, что ликвидация настоящей войны между Германией с одной стороны, Англией и Францией с другой стороны, отвечала бы интересам народов. Поэтому оба правительства направят свои общие усилия, в случае нужды, с другими дружественными державами, чтобы возможно скорее достигнуть этой цели». Советский Союз в этой сложной международной обстановке пытался погасить пожар Второй мировой войны.
К сожалению, по вине западных держав развитие событий пошло не по пути создания коллективной безопасности. Не пошло оно, впрочем, и по тому пути, на который его хотели направить мюнхенцы.
Комиссия по политической и правовой основе советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г, созданная Съездом народных депутатов 2 июня 1989 г., доложила следующее: «Сам по себе договор (от 23 августа 1939 г.) с юридической точки зрения не выходил за рамки принятых в то время соглашений, не нарушал внутреннего законодательства и международных обязательств СССР. Юридически он утратил силу 22 июня 1941 г.».
Съезд отметил, что содержание этого пакта «не расходилось с нормами международного права и договорной практикой государства».
В то же время, съезд констатировал, что «Секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 г., будучи принят в обход внутренних законов СССР и в нарушение его договорных обязательств перед третьими странами, в юридическом смысле являлся изначально противоправным документом... Секретный протокол... отразил внутреннюю суть сталинизма». В постановлении записано: «Съезд констатирует, что протокол от 23 августа и другие секретные документы, подписанные с Германией в 1939—1941 гг., как по методу их составления, так и по содержанию являлись отходом от ленинских принципов внешней политики».
У Сталина было немало ошибок не только в сфере внутренней, но и в области внешней политики. Но нельзя считать его ошибкой заключение советско-германского пакта о ненападении. Это был вынужденный шаг советской внешней политики после провала, по вине политиков Англии и Франции, политических и военных переговоров 1939 г., когда СССР предложил заключить с этими державами пакт о взаимопомощи и военную конвенцию. Создание «Восточного фронта» соответствовало политическим и военным интересам не только СССР, но и Англии и Франции, было основой создания будущей антифашистской коалиции демократических держав.
Нельзя забывать и факты истории. В годы Великой Отечественной войны в борьбе за освобождение народов Литвы от немецко-фашистских захватчиков Советский Союз потерял 138.000 человек, Латвия — свыше 156.000 человек, Эстония — более 100.000 человек.
Цит. по: Волков Ф.Д. Истина о советско-германском договоре и дополнительном протоколе // Волков Ф.Д. Взлет и падение Сталина. М., 1992. С. 158-176.
§ 3. «Оценки историками советско-финской войны 1939-1940 гг.»
За полвека, прошедшие со времени советско-финляндской войны 1939-1940 гг., о ней уже было немало написано. Преимущественно выходили работы зарубежных историков. В нашей стране значительные труды по этому периоду появились лишь в конце 1980-х гг., причем большой интерес у исследователей вызвал сложный вопрос о причинах возникновения конфликта.
События кануна войны и ее начала представляют для нас первостепенное значение. Все происходившее тогда показывает, какие цели преследовали обе воюющие стороны, как они подготовились к боевым действиям и насколько реалистичными оказались замыслы их ведения. Именно на этом этапе видны явные просчеты как советского, так и финского руководства.
В опубликованных работах неплохо описан первоначальный ход боевых действий; в меньшей степени прослеживается эволюция советской внешней политики в декабре 1939 г., когда происходил вынужденный, тяжелый и весьма завуалированный отход от политической линии, которая вырабатывалась в условиях подготовки войны.
Открывшиеся в последнее время российские и зарубежные архивные фонды позволяют глубже вникнуть в сложные процессы того времени, тщательнее подойти к выяснению причин зимней войны, последующих перемен в осуществлении внешнеполитической линии ее участниками.
Обратимся к непосредственному развитию событий. 30 ноября в 8 часов утра началась мощная артиллерийская подготовка советских войск по всей линии государственной границы с Финляндией. На смену дипломатии пришла сила оружия.
Что же происходило в Финляндии? Какие решения принимались государственным и военным руководством?
Наибольшую активность в создавшейся обстановке стали проявлять именно те деятели, которые опасались возникновения войны и стремились к локализации конфликта с Советским Союзом. В их числе был прежде всего К.Г. Маннергейм. С рассветом 30 ноября, когда к нему поступили первые сведения о том, что советские войска после артиллерийской подготовки перешли государственную границу, он без промедления прибыл в президентский дворец и доложил об этом К. Каллио. Тогда было принято решение объявить "о вступлении в силу военного положения в Финляндской республике" в целях "обеспечения безопасности государства", а на Маннергейма президент возложил обязанности главнокомандующего вооруженными силами страны. В свою очередь, тот, уже как главком, отдал приказ о начале финской армией военных действий.
Однако произошел такой казус, что официальное сообщение президента о введении военного положения в Финляндии было истолковано в ряде зарубежных стран как объявление ею войны. Одним из первых прибыл запрос в МИД Финляндии из Вашингтона. От финского правительства требовалось разъяснение, является ли решение президента "объявлением войны".
Допускался, таким образом, довольно странный поворот дела, что Финляндия могла сама пойти на объявление войны Советскому Союзу. Пришлось поэтому срочно направлять в зарубежные страны заявление, что "Финляндия не объявляла войны и не является воюющим государством". В дополнение к этому чуть позднее из Хельсинки через военных атташе распространилась информация о переходе советскими войсками государственной границы с Финляндией и бомбардировках ряда финских городов. Это должно было служить доказательством того, что именно СССР совершил акт агрессии.
Удивительной была, однако, инертность правительства А. Каяндера в столь чрезвычайной обстановке. Когда министр внутренних дел У.К. Кекконен, получив первую информацию о бомбардировке советской авиацией финской территории, потребовал проведения без промедления заседания правительства, Каяндер отреагировал довольно странно: "Означает ли это, что мы собираемся еще до начала рабочего времени?"
Нетрудно заметить парадоксальность момента. Единственным врагом Финляндии считался Советский Союз, и лишь к военным действиям против Красной Армии реально готовились финские вооруженные силы. Но как только война началась, она оказалась неожиданной даже для руководства страны.
Допустив просчет в оценке военно-политической обстановки, правительство Финляндии к тому же ясно не представляло себе, со стороны каких сил на Западе оно может полагаться на активную поддержку, поскольку две группировки, Англия и Франция, с одной стороны, и Германия — с другой, находились в состоянии войны между собой, а Скандинавские страны придерживались политики нейтралитета.
В первый день войны чувствовалось состояние растерянности в правительственных кругах Финляндии. Многие из тех, кто разделял мнение министра иностранных дел Э. Эркко, что Советский Союз "блефует", увидели, чего стоило их заблуждение. Было совершенно очевидно, что в дальнейшем кабинет Каяндера не сможет уже выполнять свои функции и должен уйти в отставку. Э. Эркко был даже вынужден покинуть пределы страны, получив назначение на должность посланника в Швецию.
Смена кабинета показала, что в Хельсинки стали делать весьма серьезные выводы из случившегося. Новое правительство Р. Рюти сразу решило возвратиться к переговорам с Советским Союзом, но в то же время не ослаблять военных усилий на фронте и искать помощи за рубежом. В финском генеральном штабе принимались меры к тому, чтобы приостановить наступление советских войск, не дав им прорваться на Карельском перешейке через линию укреплений.
Задачи, вставшие перед правительством Финляндии, были крайне сложны. У советского руководства существовала полная уверенность в достижении легкой победы. Поэтому возможность мирного урегулирования пока совершенно исключалась.
Главная проблема советской дипломатии заключалась в том, чтобы не допустить вмешательства в эту войну других государств и обосновать "законность" действий Красной Армии. Все упиралось в доказательство того, что СССР не совершил акт агрессии, а его военные операции имеют сугубо оборонительный характер, поскольку ставят целью предотвратить новые "провокации" на советско-финляндской границе. Не случайно поэтому войну Финляндии так и не объявили. В дипломатической переписке между сотрудниками Наркомата иностранных дел СССР начало войны определялось такими формулировками, как "вхождение советских войск в Финляндию", "военное продвижение" и т.д.
Советским руководством предусматривалось с момента перехода границы частями Красной Армии создать представление о начале "революционного движения" в Финляндии, что должно было облегчить дальнейшее продолжение боевых действий уже под "знаменем пролетарской солидарности". Предполагалось появление нового финского "правительства", о чем недвусмысленно было сказано в обращении ЦК Компартии Финляндии в первый день войны. Об этом же говорил В.М. Молотов на состоявшейся 30 ноября встрече с послом Германии в Москве Ф. фон Шуленбургом.
Советский Союз рассчитывал максимально изолировать Финляндию от других государств и постараться добиться международного признания "народного правительства", провозглашенного сразу после начала войны.
Строго говоря, изменения, которые произошли в Финляндии с появлением нового кабинета министров, объективно были выгодны для советского руководства, поскольку создавалась довольно запутанная ситуация: правительство Рюти было сформировано в тот же день, когда возникло и "народное правительство". Характерна в этой связи реакция за рубежом. В большинстве лондонских газет, например, расценивали сложившуюся обстановку как катастрофу для официальных финских властей, а министерство иностранных дел Великобритании считало, что Финляндия уже практически утрачена для западного мира.
Из поступавшей в Москву информации было ясно, что ни одно из государств не проявило желания оказывать действенную помощь Финляндии. В Наркомате иностранных дел отмечали лишь усиление за рубежом антисоветских настроений, особенно после известия о создании "народного правительства". Заметными были и проявления страха у правительств малых европейских стран, граничивших с СССР.
Отдельные иностранные представители заверяли советских дипломатов в нейтралитете своих государств в связи с возникшей войной между СССР и Финляндией. В частности, 30 ноября шведское руководство уведомило советского полпреда A.M. Коллонтай о неизменном соблюдении своего нейтрального курса в будущем. "За политику Швеции не беспокойтесь, - сказал ей премьер-министр П.А. Ханссон, - мы по традиции нейтральны". Вместе с тем такая позиция, понятно, не означала, что симпатии Швеции были не на стороне Финляндии. В ходе войны шведы оказывали финнам негласную, но весьма значительную поддержку. В то же время открыто становиться соучастниками советско-финляндского конфликта и рисковать быть втянутым в войну шведское руководство не хотело. Это же можно сказать и о других странах. В беседе с В.Н. Потемкиным 3 декабря французский посол в Москве П. Наджиар счел необходимым подчеркнуть, что "Франция не имеет никаких интересов в Балтийском море". Касаясь Финляндии, французский дипломат выразил лишь "сожаление по поводу крутого оборота", который приняли отношения СССР с финнами.
С учетом всего этого в Москве полагали, что для военных операций Красной Армии в Финляндии была не столь уж неблагоприятная дипломатическая атмосфера. Во всяком случае, идти на мирное урегулирование конфликта советскому правительству не было необходимости.
3 декабря СССР заключил с "народным правительством" договор о дружбе и взаимопомощи. На следующий день Молотов лично принял шведского посланника в СССР В. Винтера и в беседе с ним окончательно развеял иллюзии о возможности установления контактов с правительством Рюти и прекращения военных действий. Подчеркивая значение для СССР "нового" правительства в Терийоки, Молотов со всей категоричностью заявил: "Мы считаем, что это определяет наше отношение к тем лицам, которые называют себя правительством Финляндии, но таковым не являются". Указывалось также, что "Советский Союз не считает себя находящимся в состоянии войны с Финляндией" и "не претендует на финляндскую территорию". Другими словами, советское руководство действовало в рамках того сценария, который был разработан еще до начала войны.
Провозглашение "народного правительства" и заключение с ним договора требовали принятия энергичных мер, направленных на признание этих акций за рубежом. В тот же день, 4 декабря, Молотов сообщил германскому послу Шуленбургу, что военные действия в Финляндии будут иметь место как помощь, оказываемая Красной Армией "народному правительству Финляндии", и добавил: "...наши части планомерно и, как мы считаем, достаточно быстро продвигаются вперед".
Тогда же, 4 декабря, сказанное Шуленбургу Молотов, по существу, официально подтвердил генеральному секретарю Лиги наций Ж. Авенолю в ответ на приглашение участвовать в Совете и Ассамблее Лиги наций, которая должна была рассматривать "финляндский вопрос". В своем письме Молотов вновь подтвердил, что "Советский Союз не находится в состоянии войны с Финляндией"; те военные операции, которые проводит Красная Армия, являются лишь помощью Финляндской Демократической Республике "для того, чтобы совместными усилиями возможно скорее ликвидировать опасный очаг войны, созданный в Финляндии ее прежними правителями". В заключение в письме говорилось, что советское правительство отказывается рассматривать "финляндский вопрос" в Лиге наций и присутствовать на ее заседаниях в этой связи.
Теперь уже ни у кого не могло быть сомнений, что Москва ни на какие мирные переговоры с Хельсинки идти не намерена и целенаправленно будет проводить линию признания лишь созданного в Советском Союзе "народного правительства Финляндии".
Тогда же, 4 декабря, секретариат Исполнительного комитета Коминтерна направил зарубежным компартиям шифровку о необходимости организации кампании солидарности с "правительством" О. Куусинена. В ней предлагалось подготовить "приветствие в адрес финского народного правительства и Красной Армии, подчеркивающее ее освободительную миссию".
Тем не менее именно создание "народного правительства Финляндии" вызвало всплеск резкого осуждения в мире. Несостоятельность замысла представить события так, будто бы в Финляндии развернулось широкое массовое движение против существующего строя, становилась в дальнейшем все более очевидной по мере консолидации финского населения. Отказ советского руководства вернуться за стол переговоров и создание марионеточного правительства Куусинена вызывали усиление антисоветских настроений и квалифицировались зарубежной печатью как попытка со стороны СССР осуществить осужденную им прежде идею "экспорта революции". Министерство иностранных дел Финляндии сообщило своим представительствам за рубежом, что "правительство Куусинена - типичная затея Коминтерна", и предлагалось решительно "протестовать против заключенного московского договора с Куусиненом". В донесениях, поступивших затем от финляндских посланников, отмечалось, что в большинстве своем в зарубежных странах выражается поддержка официальному правительству Р. Рюти, а так называемое "народное правительство" воспринимается совершенно определенно как марионеточное. В числе сообщений была информация и из Берлина, в которой указывалось, что "среди населения проявляются большое понимание и симпатии по отношению к нам". Во Франции иронизировали по поводу отказа советского правительства Лиге наций участвовать в рассмотрении вопроса о конфликте с Финляндией. "Все смеются над ответом Молотова", — докладывали 6 декабря из финского представительства в Париже. Вместе с тем высказывалось мнение, что появление "правительства" Куусинена сделало весьма сложным мирное урегулирование с СССР. В сообщении от 13 декабря, адресованном иностранным посольствам в Финляндии, пояснялось, что с финляндской государственной точки зрения «нет оснований вообще вести речь о "правительстве" Куусинена».
В Москве все же рассчитывали получить дипломатическую поддержку акции с "правительством" Куусинена. Это могла сделать Германия. Но немцы отмалчивались, считая, по-видимому, как писал финский дипломат и историк М. Якобсон, что "они уже заплатили Сталину гораздо дороже за то, чтобы им не воевать на два фронта". Не получилось ничего и со странами Прибалтики, заключившими с СССР договоры, хотя советская сторона и побуждала их занять благожелательную позицию по отношению к "правительству" в Терийоки.
Негативная реакция западных держав на начало военных действий в Финляндии не являлась чем-то особенно неожиданным для СССР, который считал ее "в порядке вещей". Но антисоветская волна за рубежом ширилась, она была намного мощнее, чем во время вступления советских войск в Западную Украину и Западную Белоруссию и размещения гарнизонов Красной Армии в Прибалтике. 11 декабря в донесении Молотову полпред в Лондоне И. Майский отмечал: "Подведя итоги развитию советско-английских отношений за минувшие три с половиной месяца, необходимо констатировать их серьезное ухудшение". Советский полпред далее обратил серьезное внимание на речь Э. Галифакса 5 декабря в британском парламенте, в которой министр иностранных дел Великобритании "выступил против СССР с еще небывалой для него резкостью". Подобного рода сведения поступали и из других представительств Советского Союза за рубежом. Из Парижа, в частности, сообщалось: "Мы сейчас зачислены в число прямых врагов". При этом подчеркивалось, что "больше всего ярости вызвало появление на сцене правительства Куусинена". Советский полпред во Франции Я. Суриц придерживался мнения, что создание "народного правительства" произвело впечатление "даже большее, чем сами военные действия".
Иными словами, образование "правительства" Куусинена имело обратный эффект, чем тот, на который рассчитывали, оно привело к усилению изоляции СССР на международной арене и росту поддержки Финляндии.
В Хельсинки не оставляли надежды вернуться за стол переговоров и прекратить войну. Уже 5 декабря на заседании Государственного совета Финляндии был поставлен вопрос о необходимости обратиться к Германии с предложением взять на себя посредничество в мирном урегулировании конфликта с Советским Союзом. Выдвигалась идея установить в этих целях контакты непосредственно с Гитлером и Герингом. Более того, 6 декабря МИД Финляндии направил телеграмму в свое представительство в Будапеште, в которой говорилось: "Попытайтесь повлиять на правительство, чтобы с его помощью в Германии и в государствах Южной Европы поддержали стремление Финляндии продолжить переговоры с Советским Союзом". Следом за этим, 7 декабря, В. Таннер подписал обращение финского правительства к Соединенным Штатам Америки с просьбой, чтобы они взяли на себя функции представлять интересы Финляндии в СССР.
В Хельсинки решили также использовать и канал Лиги наций для налаживания переговоров с Советским Союзом. Эта международная организация с самого начала энергично включилась в обсуждение конфликта между СССР и Финляндией. Существовала надежда, что из Женевы также могут повлиять на Москву. Таннер на заседании Государственного совета высказался сразу за то, чтобы опубликовать предложение Финляндии Советскому Союзу и направить его одновременно в Лигу наций. В конечном счете в Женеву ушла секретная телеграмма, адресованная финляндским представителям, где говорилось: "Считаем целесообразным проводить следующую линию: вы должны просить Лигу относительно требования вывода войск и начала переговоров".
Что касалось Лиги наций, то она занимала даже более жесткую позицию, чем та, на которую рассчитывали в правительственных кругах Финляндии. Опираясь на обращение представителя Финляндии в Лиге наций Р. Холсти 3 декабря 1939 г. относительно необходимости "принятия мер к агрессору", генеральный секретарь Лиги Ж. Авеноль развил невероятно кипучую деятельность, направленную на то, чтобы исключить СССР из числа членов этой организации.
Холсти посетил 9 декабря заместителя генерального секретаря Лиги Т. Агнидеса и, руководствуясь инструкцией, полученной из Хельсинки, выразил надежду, что международная организация выступит в качестве посредника в переговорах с СССР. Эта инициатива явно не учитывала реально складывающуюся международную обстановку. Отсутствие желания у руководства Лиги наций действительно взять на себя миротворческую роль совпало с категорическим противодействием советской стороны любому вмешательству извне в конфликт между СССР и Финляндией. Кроме того, руководство СССР принимало во внимание тот факт, что вес Лиги наций в решении международных проблем был в это время уже крайне незначительным.
Показательно, что в начале мировой войны Лига наций даже не смогла собраться и обсудить на своей Ассамблее или на заседании Совета принятие срочных мер в этой связи. Теперь же рассмотрение финляндского вопроса должно было проходить тогда, когда ряд государств в Европе уже просто перестал существовать.
В такой ситуации жертвы германской агрессии - Чехословакия и Польша, сохранившие своих представителей в Женеве, вправе были потребовать рассмотрения в Лиге наций и их проблем. Реальность такого возможного развития событий вынудила вмешаться в данный процесс и Германию. 4 декабря Берлин направил в свое представительство в Швейцарии телеграмму, в которой отмечалось, что если на Ассамблее Лиги "будут подняты вопросы Польши и Чехословакии, а Англия и Франция используют Совет и Ассамблею против Германии", то это ею будет рассматриваться как недружественный жест со стороны правительства Швейцарии, на территории которой проводится такое мероприятие. Накануне рассмотрения вопроса о советско-финляндском конфликте указание, дававшееся Берлином своим дипломатам в Швейцарии, звучало предостерегающе. Тем не менее 9 декабря в половине шестого вечера состоялось заседание Совета Лиги наций, проходившее под председательством бельгийца графа де Виара. Он изложил суть финляндского обращения в Лигу, а также сообщил о реакции советского правительства на приглашение обсудить возникшую проблему. Затем слово получил представитель Финляндии Р. Холсти, который фактически только повторил обвинение в адрес СССР, но вопроса о посреднической инициативе Лиги наций в целях прекращения начавшейся войны все же не коснулся. После этого было принято решение перенести рассмотрение финляндского вопроса на обсуждение Ассамблеи. По всему было видно, что даже чисто формальную функцию посредника в деле прекращения войны Лига наций с себя снимала. С этого момента стало ясно, что будет осуществлен лишь демонстративный разрыв этой организации с Советским Союзом.
В результате Финляндия оказывалась, явно того не желая, соучастником перекрытия дипломатического канала, с помощью которого следовало предпринять усилия для прекращения войны. По поводу этого довольно определенно высказывался премьер-министр Швеции Э. Унден, прибывший в Женеву 10 декабря. Как сообщал об этом в Хельсинки Холсти, "канцлер Унден был очень неудовлетворен" постановкой Финляндией вопроса о созыве Совета и Ассамблеи Лиги наций. Естественно, Унден выражал точку зрения своего правительства, которое почувствовало, что действия Финляндии в Лиге наций не способствовали поиску путей завершения войны.
По данным, полученным из Женевы, в Хельсинки были осведомлены, что на заседании ассамблеи было намечено рассмотреть три вопроса: о признании СССР агрессором, об исключении его из Лиги наций и о материальной помощи Финляндии. Именно в такой последовательности и шло их обсуждение на заседании Ассамблеи, начавшемся через день. На нем выступил Р. Холсти. Анализируя его речь, И.И. Майский в своем дневнике отметил, что "Холсти произнес резкую филиппику против СССР". Иного от финляндских представителей в Москве и не ожидали. Избранный на Ассамблее "Комитет 13-ти" для рассмотрения финляндско-советских отношений сформировали таким образом, что трудно было рассчитывать на его способность уладить возникший конфликт мирным путем. Ряд стран, входивших в него, даже не имели дипломатических отношений с СССР, что, естественно, сразу заметили советские представители.
12 декабря от этого Комитета в Москве было получено специальное обращение, содержавшее призыв "прекратить военные действия и начать при посредничестве Ассамблеи немедленные переговоры для восстановления мира". На ответ отводился один день. Это показывало, что в Женеве вряд ли ожидали положительной реакции Советского Союза, но стремились создать видимость желания уладить дело с начавшейся войной. То же, что происходило в Лиге наций, было далеко от реального положения дел. Хорошо знавший ее "кухню" И.И. Майский отметил в этот день: «Не сегодня завтра ожидается решение... Вероятно, принято будет "исключение"».
В последовавшем из Москвы ответе Молотова весьма сухо сообщалось, что правительство СССР "не считает возможным" принять предложение Комитета. Таким образом, в Москве не собирались менять свою позицию и не выражали беспокойства по поводу того, что произойдет окончательный разрыв с Лигой наций. Не видно было также, что страны Запада готовы оказать эффективную поддержку Финляндии и помочь ей в вооруженной борьбе против Советского Союза.
С началом заседаний Ассамблеи для Хельсинки становилось ясным, что никакого посредничества от нее ожидать не приходится. Поэтому финское руководство предприняло попытку установить связь с Москвой через Германию. 11 декабря финский посланник А. Вуоримаа посетил германский МИД и рассказал о выдвигавшихся Советским Союзом требованиях на переговорах в Москве осенью 1939 г., а также изложил финскую точку зрения в ходе проходивших тогда обсуждений. Как свидетельствуют документы министерства иностранных дел Германии, "Вуоримаа сказал, что он имеет только указание передать эти соображения. Никаких пояснений к этому он не сделал".
Скорее всего, это было вызвано стремлением найти в Берлине поддержку финской позиции. В пользу этого говорило и то, что через день тесно связанный с финскими дипломатами посланник Венгрии в Германии встречался с И. Риббентропом, чтобы обсудить финляндскую проблему. Он стремился побудить имперского министра иностранных дел к тому, чтобы "Германия провела переговоры об урегулировании отношений между Россией и Финляндией". При этом венгерский посланник уточнял: "Сейчас финны желают удовлетворить требования русских и заключить мир с Россией". Однако Риббентроп уклонился от такой миссии.
Вместе с тем в Хельсинки стали все решительнее раздаваться голоса о необходимости направить в Германию специального представителя, который взял бы на себя функцию проведения переговоров с немецким руководством относительно возникшей войны. В частности, известный политический и общественный деятель, писательница X. Вуолийоки настойчиво ставила вопрос о том, чтобы ей разрешили выезд в Германию с целью "добиваться посредничества для достижения мира". Однако в Берлин был направлен бывший премьер-министр Финляндии Т. Кивимяки. Эту поездку санкционировал лично Р. Рюти. Кивимяки смог встретиться с Г. Герингом, но вопрос о посредничестве так и не был решен. Разговор свелся лишь к возможности неофициальных поставок немецкого оружия в Финляндию в целях оказания ей помощи в войне.
Таким образом, идея с германским посредничеством опять не была реализована, хотя в Хельсинки и почувствовали определенные симпатии со стороны Берлина. Не удалось также использовать в качестве возможных посредников и страны Прибалтики. Во время визита в Москву 11-12 декабря главнокомандующего вооруженными силами Эстонии генерала И. Лайдонера, имевшего беседу со Сталиным, от имени президента Эстонии была предложена помощь в мирном разрешении конфликта, возникшего между СССР и Финляндией. Однако Сталин не принял предложение и лишь подчеркнул, что СССР вовсе не имел намерений осуществить "захват Финляндии".
В этих условиях говорить о возможном прекращении войны было просто нереально. Все, на что в лучшем случае могли рассчитывать в Хельсинки, было получение скрытой помощи вооружением для продолжения военных действий. Лига наций могла оказать Финляндии лишь политическую и моральную поддержку.
В резолюции ее Ассамблеи отмечалось, что Советский Союз "не только грубо нарушил положения Лиги, но своими действиями поставил себя вне Лиги наций". По поводу образования "народного правительства Финляндии" указывалось, что оно "ни де-юре, ни де-факто не было признано народом Финляндии". Разрывая отношения с Советским Союзом, Лига наций одновременно призвала оказывать всемерную поддержку Финляндии. Против этого решения не проголосовал никто, и лишь воздержался ряд государств. Затем рассматривавшийся вопрос вновь был поставлен на обсуждение Совета Лиги, персональный состав которого несколько изменился, и в нем усилились позиции сторонников решительных действий, направленных против Советского Союза.
В конечном итоге 14 декабря Совет Лиги наций принял решение об исключении СССР из числа ее членов. С юридической точки зрения оно было довольно уязвимо, на что сразу же отреагировали в Советском Союзе. В сообщении ТАСС по этому поводу отмечалось: «Как известно, Совет Лиги наций состоит из 15 членов, за резолюцию же об "исключении" СССР было подано только 7 голосов из числа этих 15, т.е. резолюция принята меньшинством членов Совета Лиги наций. Остальные 8 членов Совета относятся либо к числу воздержавшихся, либо к числу отсутствовавших...» Подача менее пятидесяти процентов голосов членов Совета не позволяла, естественно, исключить СССР из состава международной организации. В силу этого советское руководство решило сообщить через ТАСС, что в Москве сочли возможным самим порвать с Лигой наций, уйти от моральной ответственности за ее дела и "иметь отныне свободные руки". Такое решение избавляло к тому же советских дипломатов от излишних осложнений, связанных с Лигой наций. 15 декабря И.И. Майский записал в своем дневнике по поводу произошедшего в Женеве: "Плакать нечего! Пожалуй, это может даже оказаться для нас выгодным".
Однако исключение Советского Союза из Лиги наций таило для него и серьезную опасность - оказаться в еще большей международной изоляции и способствовать усилению помощи Финляндии. Даже Эстония, Латвия и Литва, на которых Запад смотрел, как на "русских агентов", не решались выступать против решений Лиги наций. Это не могло не озадачить советское руководство.
Находившийся в это время в Женеве советский дипломат Я. Суриц телеграфировал в Москву относительно атмосферы, которая царила на заседаниях Лиги наций. "Здесь я застал, — сообщал он 14 декабря, — такую картину: антисоветская волна продолжает стоять очень высоко и не видно признаков ее спадения". При этом он считал необходимым весьма серьезно предостеречь: "Мы, бесспорно, подходим к поворотному моменту в отношениях между Францией, Англией и СССР".
Действительно, Франция и Англия начали довольно активно обсуждать вопрос о военной помощи Финляндии. Это проявилось, в частности, 19 декабря на заседании Верховного военного совета союзников в Париже. Тогда был непосредственно поставлен вопрос о посылке на советско-финляндский фронт англо-французских войск. И хотя в Лондоне и Париже преследовали прежде всего свои собственные цели, связанные с ведением вооруженных действий против Германии, военно-политическая и международная обстановка стала заметно меняться в явно невыгодном для СССР направлении.
Перед финской дипломатией теперь вставала наряду с поисками выхода из войны задача - добиться получения неотложной помощи от зарубежных государств. Оценивая решение Совета Лиги наций, президент Финляндии К. Каллио в своем обращении 17 декабря к вооруженным силам выразил надежду на помощь извне: "Мы глубоко удовлетворены этим постановлением и продолжаем ожидать, к каким мерам прибегнут государства - члены Лиги наций против агрессии".
С самого начала войны финские дипломаты искали возможность получения иностранной помощи боевой техникой, оружием и боеприпасами. Весьма активно действовал посланник Финляндии в Вашингтоне Прокопе, стремившийся договориться относительно закупки оружия в США. Вместе с тем правительство Рюти приняло 5 декабря решение послать в ведущие государства Европы специальных представителей, которые должны были непосредственно добиваться получения широкой военной помощи. 10 декабря Финский парламент официально обратился к западным странам с призывом оказать эффективную помощь. Это способствовало расширению в международном масштабе кампании всемирной поддержки Финляндии.
Наибольшие надежды в Хельсинки возлагались на поддержку со стороны Швеции. По сведениям, которые передавал в начале декабря посланник в Стокгольме Э. Эркко, там существовало мнение, что если Швеция не сделает всего возможного для Финляндии, то дружбе наступит конец.
Сама же Финляндия, заявлял премьер-министр Р. Рюти, не намерена капитулировать ни при каких обстоятельствах. "Мы будем сражаться до конца и даже после конца", — сказал он, выступая по радио. По расчетам Маннергейма, которые он изложил на заседании Государственного совета 11 декабря, от Швеции зависело многое. "Если получить в помощь пять дивизий шведских войск и иметь достаточно снарядов, - говорил он, - то военные действия можно вести с большей уверенностью". Рюти же, развивая эту мысль, добавил, что тогда главнокомандующий "имел бы резервы и мог бы в один счет разбить русские войска".
Из ряда стран Европы в Хельсинки стали поступать сообщения о реальности оказания помощи Финляндии в ближайшее время. Особое значение придавалось переменам в позиции Англии, о которых информировал финский посланник в Лондоне Г.А. Грипенберг. Весьма решительно были настроены и в Париже. Чуть позднее премьер-министр Даладье сказал прибывшему из Хельсинки полковнику А. Паасонену, что правительство Франции обдумывает вопрос о разрыве дипломатических отношений с Советским Союзом.
В Швеции тем временем развертывалась кампания по сбору средств и вербовке добровольцев для участия в войне в Финляндии. Этим занимался специально созданный финляндский комитет. По оценке одного из шведских генералов, для успешного ведения боевых действий требовалось направить на фронт до 20 тыс. добровольцев. Но правительство Швеции заявляло, что оно намерено и впредь придерживаться политики нейтралитета. Иными словами, оно не предусматривало свое прямое участие в оказании помощи.
Официально Швеция оставалась вне конфликта, но ее территория являлась перевалочной базой для транспортировки зарубежной военной техники, оружия и боеприпасов в Финляндию, и сама она также поставляла для финской армии разнообразное снаряжение.
При оценке складывающейся обстановки финны исходили из того, что не следует окончательно отказываться от достижения договоренности с советским руководством о прекращении войны. В правительственных кругах считали, что "Сталину надо будет напрягаться во всем, чтобы русская армия не понесла поражения в боях против маленькой Финляндии, в противном случае авторитет большевизма падет в глазах всего мира". Поэтому если с финской стороны еще раз будет проявлена воля к достижению мира, то СССР может в ответ сделать шаг к прекращению войны.
15 декабря министр иностранных дел В. Таннер предпринял попытку наладить прямой контакт с советскими руководителями. Он выступил по радио на русском языке с обращением, адресованным непосредственно Молотову. В нем выражалось стремление Финляндии к тому, чтобы возобновить переговоры с Советским Союзом. Вместе с тем Таннер не удержался и от таких высказываний, которые не могли способствовать достижению взаимопонимания с СССР. По словам его ближайшего помощника А. Пакаслахти, "речь носила все же временами острую направленность и обличала..."
Судя по всему, в Москве сочли нецелесообразным как-либо реагировать на обращение Таннера. К тому же А. Коллонтай, наблюдая из Стокгольма за действиями финляндского правительства, пришла к заключению, что "Рюти не склонен искать мира с Москвою". Не исключено, что эта точка зрения докладывалась Молотову. Но главное было то, что советское руководство не собиралось отказываться от уже признанного "народного правительства" Куусинена.
Заметим, что и в Финляндии высказывалась идея создания марионеточного антисоветского правительства по аналогии с "терийокским". Как свидетельствует А. Пакаслахти, маршал Маннергейм звонил из ставки В. Таннеру и высказывал ему свое соображение относительно создания "русского правительства" из числа эмигрантов у "восточной границы". "Немного позднее, — добавляет Пакаслахти, - один профессор университета посетил меня и, не зная ничего о мысли маршала, пояснил, что можно было бы поставить вопрос о сотрудничестве с Керенским". Это соображение также докладывалось Таннеру.
Наряду с вниманием, проявленным в Хельсинки к Керенскому, который 4 декабря резко выступил против начатых Советским Союзом военных действий в Финляндии, другой фигурой, привлекавшей к себе интерес, был Троцкий. На заседании Государственного совета 15 декабря Рюти говорил именно об этом: "Выдвинута мысль, чтобы пригласить сюда Троцкого для сформирования альтернативного российского правительства". Но идея с "альтернативным правительством" не получила последующего развития и практической реализации.
Вместе с тем отдельные политические деятели и дипломаты склонны были к тому, чтобы все же использовать "русских добровольцев" в ходе начавшейся войны. Предполагалось привлечь украинских националистов для организации "саботажа на военно-промышленных предприятиях юга России". Сторонником этого был, в частности, известный финский политик и государственный деятель А. Хакцель. Хотя о подобного рода замыслах стало известно уже после войны, в Москве все же располагали сведениями о наблюдавшейся активности троцкистов в Финляндии, что вызывало настороженность по отношению к боевой техникой и имевшей численное превосходство перед противником. На Западе это стало основанием для переоценки силы Советского Союза и его военных возможностей. По-иному стал представляться и финляндский театр боевых действий. Москва теперь получала сведения об активизации поддержки Финляндии в связи с успешными действиями финской армии. Так, по закрытым каналам поступила информация о заявлении второго секретаря посольства США в Москве Ч. Болена. "Ввиду такого неожиданного поворота дел, которого никто фактически не ожидал, - констатировал он, - в ряде стран возникает сильная тенденция увеличить активную помощь финнам. В частности, американское правительство предлагает наладить регулярное снабжение финнов последними моделями самолетов".
К оказанию помощи Финляндии непосредственно подключилось и руководство Лиги наций. Государствам - членам Лиги были направлены подписанные И. Авенолем телеграммы, в которых настоятельно требовалось оказать максимум возможной материальной и моральной поддержки Финляндии. В течение декабря 1939 - января 1940 г. в Лиге наций было получено 25 положительных ответов относительно принятия соответствующих мер в этом направлении. В целом ряде стран стали создаваться комитеты по оказанию помощи Финляндии и велась вербовка добровольцев для отправки на финский фронт. Наибольший размах такая деятельность приобрела в Швеции. При этом в некоторых шведских кругах настойчиво требовали оказания помощи войсками. Коллонтай писала в своем дневнике 18 декабря, что в Швеции окрепли голоса, требующие оказания Финляндии "эффективной помощи, т.е. военной".
По данным, которые получила в то время советская разведка, в Швеции было образовано около 100 вербовочных пунктов для записи желающих отправиться на фронт. Стало также известно, что между Швецией и Финляндией начала функционировать специально созданная трасса по льду Ботнического залива.
Из сведений, которые публиковались в зарубежной печати, следовало, что первые шведские добровольцы отправились в Финляндию 21 декабря, но процесс их вербовки не ослабевал. Финский историк М. Туртола считает, что в этот период в шведском правительстве не исключалась полностью возможность направления на фронт регулярных войск. Об этом знали и в Москве. По информации, которой располагал Л. Берия, 25 декабря английский посланник в Стокгольме сообщил в Лондон, что шведский генштаб настаивает на вооруженном вмешательстве Швеции в военные действия Финляндии против Советского Союза.
Первый шаг в этом направлении был сделан тогда, когда в Швеции был разрешен выезд военнослужащих в Финляндию в качестве добровольцев. Требовалось, однако, соблюдать формальность - уволиться из шведской армии. Сама же суть дела от этой маскировки не менялась.
Активизация по линии вербовки добровольцев наблюдалась и в других Скандинавских странах - в Норвегии и Дании, а также в Прибалтийских государствах. Советской разведке было известно, в частности, как формировались и отправлялись на фронт по льду Финского залива добровольческие отряды из Эстонии.
Весьма заметная активность в наборе добровольцев для помощи финской армии наблюдалась в Соединенных Штатах Америки. В определенной мере этому способствовала позиция, которую занимал президент Рузвельт в деле осуществления поддержки Финляндии. Советское полпредство в США докладывало в Москву: «Рузвельт позвал к себе республиканских и демократических лидеров сената и палаты представителей и предложил им в несколько необычном порядке своего рода "межпартийное перемирие" по вопросу о помощи Финляндии и выступлении против СССР». При этом речь шла о разнообразной поддержке - политической, экономической и военной. Что касается участия в боевых действиях на финском фронте американских добровольцев, то наибольшее число их составляли финские переселенцы в Америку. В зарубежной печати сообщалось, что их первая партия прибыла на пароходе в Швецию 21 декабря.
Отношения Советского Союза с США и странами Европы, несомненно, ухудшились. Явно демонстративным был отъезд из Москвы ряда послов европейских государств. Во второй половине декабря покинул ее, уезжая "в отпуск", посол Италии. Соответственно выехал из Рима и советский полпред. Это объяснялось "как акт протеста против ряда антисоветских демонстраций, проходивших в Италии с началом русско-финского конфликта". Не менее сложными становились отношения СССР с Францией и Англией. Как докладывал 22 декабря советский полпред в Париже Суриц, «финляндская операция в своем теперешнем виде не является, как это можно было первоначально предполагать, операцией "местного порядка" и вводит фактически СССР в круг воюющей против Антанты коалиции». Он откровенно писал, что идея с "правительством" Куусинена не дает никакого положительного результата на практике, а, наоборот, облегчает странам Запада консолидацию против СССР. Советский дипломат подчеркивал, что возможен уже разрыв дипломатических отношений. Суриц сообщал о намерении Франции оказать Финляндии самую широкую поддержку, включая военные поставки и помощь в разработке направленных против СССР военных операций. Рассматривался даже такой вариант, как вовлечение в антисоветский блок под эгидой Франции ряда стран (в том числе Италии, Балканских государств и Турции). Советский полпред использовал в своих докладах весьма резкие выражения по поводу политики Парижа, указывая, что "французы совершенно распоясались".
Довольно тревожные сообщения шли в Наркомат иностранных Дел и из Лондона. 23 декабря Майский телеграфировал в Москву, что правительство Великобритании "находится в поисках новой ориентации" по "русскому вопросу"; не исключался и разрыв дипломатических отношений с СССР. Полпред в Лондоне подчеркивал, что окончательного мнения пока еще не сложилось, но ситуация довольно быстро меняется и "зависит во многом от обстоятельств, которые сейчас еще трудно аккумулируются". Международная обстановка требовала, по мнению Майского, внести определенные коррективы в советскую линию в связи с войной в Финляндии. "Состояние англо-советских отношений в настоящее время таково, - подчеркивал он, - что, если тенденция, определявшая их развитие с начала войны, останется в силе и если в игру в ближайшем будущем не войдут какие-либо новые факторы, нельзя исключить перспективы острых конфликтов и даже открытого разрыва между обеими странами".
Однако Молотов оставался на прежних позициях. 25 декабря он направил Майскому совершенно секретную телеграмму, в которой подчеркивал, что советское руководство не изменит взятый ранее внешнеполитический курс и будет действовать решительно. Он подчеркивал: "Если же Советский Союз попробуют затянуть в большую войну, то на деле убедятся, что наша страна подготовлена к ней как следует. Будучи вызван на войну, Советский Союз поведет ее до конца со всей решительностью". Заявление наркома иностранных дел не вполне учитывало реально складывавшуюся обстановку, хотя в Москве и понимали, что для СССР важно было не допустить втягивания в войну великих держав.
В тот день, когда Молотов направил телеграмму в Лондон, у Майского состоялась беседа с Д. Ллойд Джорджем. Последний подтвердил, что англо-советские отношения "вступили в очень опасный период", но вместе с тем подчеркнул, что не все потеряно и "положение еще может быть выправлено". При этом он посоветовал "возможно скорее ликвидировать финские события", т.е. закончить войну, сделав это на такой компромиссной основе, которая бы в большей степени могла удовлетворить советское руководство. Ллойд Джордж подчеркнул, что "СССР, конечно, имеет все основания располагать необходимыми базами, островами" в пределах финской территории и "добиваться того, чтобы означенные управлялись дружественным СССР правительством". Возможно, что эти советы могли подвигнуть Москву к началу новых подходов в решении "финляндской проблемы".
К концу декабря для Советского Союза вырисовывалась явно неблагоприятная ситуация. К советскому руководству поступали сведения об обсуждении англо-французскими союзниками возможности направления своих войск в Финляндию. Вместе с тем советская разведка по линии НКВД доносила: 25 декабря английский посланник в Стокгольме сообщил в Лондон, что шведский генеральный штаб настаивает на открытом вооруженном вмешательстве Швеции в военные действия в Финляндии.
Развитие событий требовало, чтобы в Москве начали думать, как завершить начатую войну, сохранив при этом свой престиж. Но сохранившиеся записи о приеме Сталиным в конце декабря представителей руководства Красной Армии свидетельствуют о том, что в Кремле продолжали дальнейшее планирование боевых действий. Это же подтверждают и сами оперативные документы.
Не изменился пока и внешнеполитический курс правительства СССР, хотя советское представительство в Стокгольме во второй половине декабря стало заметно реагировать на возможность посредничества в целях прекращения войны. Но до мирных переговоров еще было далеко. Имелись только некоторые признаки того, что Молотов начинает менять внешнеполитические акценты. 8 января он сказал посланнику Латвии в Москве Ф. Коциньшу: "...особенно раздувать события в Финляндии мы не намерены, так как мы с Финляндией воевать не собирались. Но финны вынудили пойти на этот шаг". Из этого вытекало, что советское руководство хотело отойти от прежней непримиримой позиции и могло уже сделать определенные шаги к компромиссу, к мирным переговорам. Можно считать, что период с конца декабря 1939 до начала января 1940 г. стал определенным рубежом, после которого появились надежды на сближение позиций между Москвой и Хельсинки в целях достижения мира.
За короткое время, в течение декабря 1939 г., советская дипломатия претерпела весьма существенную эволюцию в финляндском вопросе. В первые две недели войны, когда казалось, что события развивались в благоприятном для СССР направлении, советская сторона проводила жесткую политику и отказывалась от предложений Хельсинки достигнуть мирного урегулирования. В последующем военно-политическая обстановка резко ухудшилась, и в конце декабря Москва столкнулась с процессом консолидации стран Запада на антисоветской платформе, развертыванием помощи Финляндии и угрозой вооруженного вмешательства в советско-финляндский конфликт. В этой обстановке прежняя политика по отношению к мирным инициативам Хельсинки уже явно исчерпала себя.
С началом нового 1940 г. перед советским руководством совершенно очевидно встал вопрос: завершить войну дипломатическим путем или силой оружия?
Цит. по: Барышников В.Н. Начало зимней войны // Война и политика. 1939-1941. М., 2001. С. 174- 191.
§ 4. «Оценки историками присоединения Прибалтики»
История отношений между СССР и странами Балтии с августа 1939 по август 1940 г. была и остается актуальной проблемой историографии второй мировой войны. Сложные лабиринты переплетающихся национальных интересов, столкновение воли, амбиций, интриг государственных деятелей, политических лидеров, разведывательных служб - все это в полной мере отразилось на процессах, происходивших в Прибалтике в тот период. Дискуссии, разгоревшиеся по этой проблеме в последние пять лет, выявили большой разброс мнений. Во многих публикациях 1988-1992 гг. главный упор делался на морально-правовую сторону советско-прибалтийских отношений. Безусловно, раскрытие несоответствия сталинской дипломатии нормам международного права правомерно и необходимо. Но такой подход страдает односторонностью. Нарушаются принятые в историографии принципы объективности и историзма. Вне рассмотрения остаются главные для историка вопросы: почему события происходили именно так, а не иначе? Как видели мир и из чего исходили в своих решениях политики, дипломаты, военачальники того времени?
При анализе взаимоотношений СССР с Прибалтийскими республиками в 1939-1940 гг. необходимо учитывать все аспекты международных отношений и внутренней политики различных стран того времени в их взаимосвязи и взаимозависимости. С началом Второй мировой войны советское правительство в своих действиях исходило не только из комплекса договоренностей, связанных с пактом о ненападении с Германией и секретным протоколом от 23 августа 1939 г., но и из реального развития событий. Главной целью было реализовать свои геополитические устремления в рамках определенной секретным протоколом "сферы интересов", не дав при этом повода для мирового сообщества обвинить СССР в нарушении нейтралитета в войне, о котором он объявил.
После заключения договора с Германией о дружбе и границе от 28 сентября, который отнес Литву к "сфере интересов" СССР, на повестку дня было поставлено практическое осуществление советско-германских договоренностей в отношении Прибалтики. Решать этот вопрос нужно было как можно скорее, поскольку обстановка в Европе после начала войны была крайне неясной и чреватой всякими неожиданностями. В этих условиях стратегические интересы Советского Союза требовали, чтобы Эстония, Латвия и Литва были не враждебными и не нейтральными, а союзными ему странами.
Политика советского руководства не была статичной. Изменяющаяся военная обстановка диктовала необходимость принятия быстрых и прагматичных решений. Главным было остаться вне мирового конфликта или по крайней мере отсрочить втягивание в него. Но для этого необходимо было придерживаться норм международного права, чтобы не дать повода кому-либо объявить СССР войну. Поэтому, например, вступление Красной Армии в Польшу было осуществлено в тот момент, когда польское правительство, с которым в 1932 г. был заключен пакт о ненападении, уже не управляло страной, но еще не возникло лондонское эмигрантское правительство как субъект международного права.
Следует иметь в виду и то, что внутренняя обстановка в странах Прибалтики в то время была далеко не такой идиллической, какой иногда ее стараются ныне представить. Во всех трех республиках сильны были классовые противоречия, авторитарные режимы противостояли интересам трудящихся масс. Этот конфликт еще более усиливался неопределенностью положения республик Прибалтики, территории которых разделяли СССР и Германию. Уже тогда многие в Европе понимали, что неизбежная схватка между двумя державами была лишь делом времени. Знакомство с документами раскрывает сложную картину эволюции взаимосвязей всех названных государств. Представляется целесообразным рассмотреть зависимость советской внешней политики в отношении Прибалтийских республик от событий, происходивших в Восточной Европе в описываемый период.
В 1938-1939 гг. возможность агрессии Германии в Прибалтике считалась вполне реальной. Об этом докладывали, в частности, и советские дипломаты, и разведслужбы. Особое беспокойство вызвали в Москве визиты в Эстонию и Финляндию летом 1939 г. начальника генштаба германских сухопутных сил генерала Ф. Гальдера и начальника "абвера" адмирала Ф.В. Канариса. Если обратиться к английским оценкам, то еще во время визита британской военной миссии в Польшу (май 1939 г.) она пришла к выводу о возможности операций Германии по установлению господства на Балтике. Когда в Лондоне составлялась инструкция для миссии Дракса, то в качестве одного из вариантов возможных советских действий указывалось "отражение германского продвижения через Прибалтику". Такие же соображения высказывались и французским генштабом. В директиве советского правительства К. Ворошилову, возглавлявшему делегацию СССР на переговорах с Англией и Францией, прямо рассматривался вариант вторжения "главного агрессора" через Прибалтику.
Обоснованность подобных оценок подтверждается и высказываниями Гитлера на встрече с генералитетом 23 мая 1939 г., когда одной из задач вермахта он назвал решение "прибалтийской проблемы". СССР считался и с опасностью того, что после разгрома Польши Германия, даже не предпринимая военных операций, усилит влияние в Прибалтике и обеспечит там свое господство. Для этого имелись основания. Германия активно разыгрывала "прибалтийскую карту", поддерживая прогерманские настроения в этих странах и действовавшие там различные организации фашистского толка. "В прибалтийских государствах, - отмечал 2 мая 1939 г. известный германский дипломат фон Клейст, -мы хотим достичь такой же цели иным путем. Здесь не будет иметь места применение силы, оказание давления или угрозы... Таким способом мы достигнем нейтралитета прибалтийских государств, то есть решительного отхода их от Советского Союза... Когда-то позже, если это нас устроит, мы нарушим этот нейтралитет, а тогда в силу заключенных нами ранее пактов о ненападении не будет иметь место механизм соглашений между прибалтийскими государствами и Советским Союзом, который ведет к автоматическому вмешательству СССР".
Как свидетельствуют документы, тексты пакта о ненападении, секретного протокола и записи бесед во время переговоров в Москве 23-24 августа 1939 г. не определяют конкретного характера будущих отношений СССР со странами Прибалтики. В договоре о ненападении никаких упоминаний о прибалтийских государствах вообще нет. Что касается секретного протокола, то его первый пункт гласил: "1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами".
Суть этого пункта состояла в том, что в случае войны, которая могла бы разразиться в связи с германо-польским конфликтом, германские войска не будут вступать в Латвию, Эстонию и Финляндию. Тем самым Германия выражала готовность считаться с тем, что проникновение германских войск в эти страны Советский Союз мог бы рассматривать как создание опасного для него германского плацдарма в зоне (сфере), представлявшей для СССР бесспорный интерес в плане обеспечения безопасности.
Однако вряд ли правомерно утверждать, что в момент подписания секретного протокола сталинское руководство уже четко представляло себе свою дальнейшую политику в Прибалтике. В то время еще было очень неясно, какие формы примут советско-германские отношения. Геополитические и военно-стратегические интересы Советского Союза в Прибалтике могли быть обеспечены несколькими путями: союзом о взаимной, в том числе военной, помощи; насаждением там просоветских режимов; включением этих стран в состав СССР. Как свидетельствуют факты, были использованы все три формы реализации указанных возможностей. Но выбор той или иной формы взаимоотношений Кремля с тремя прибалтийскими республиками на различных исторических этапах диктовался не только экспансионистской политикой Москвы, но и внутренней обстановкой в странах Прибалтики, международной ситуацией в целом.
На наш взгляд, политический курс Сталина-Молотова в отношении Прибалтики прошел четыре этапа:
от заключения пакта 23 августа 1939 г. до конца сентября - начала октября 1939 г.;
с октября 1939 до середины июня 1940 г.;
с середины июня до начала июля 1940 г.;
с середины июля до начала августа 1940 г.
На первом этапе главное внимание советского руководства было сосредоточено на том, чтобы не допустить германской экспансии в Прибалтику. Важнейшими факторами, оказавшими влияние на последующие решения советского руководства, были молниеносный разгром польской армии вермахтом, ошеломивший всю Европу; "странная война" на Западе вместо ожидавшихся активных действий противоборствующих сторон; информация о намерениях Германии в отношении Прибалтики, в частности Литвы.
В разгар событий в Польше 20 сентября Гитлер принял решение превратить в ближайшее время Литву в протекторат Германии, а 25 сентября подписал директиву № 4 о сосредоточении войск в Восточной Пруссии и готовности вторгнуться в Литву. Вступление немецких войск на литовскую территорию создало бы опасную обстановку для группировки Красной Армии в Западной Белоруссии, так как давало вермахту возможность нанести глубокий фланговый удар с севера по советским войскам. (Об этом свидетельствовал и недавний опыт, когда после захвата Чехословакии сосредоточившаяся там группировка вермахта вторглась в Польшу с юга.) Чтобы остановить такое развитие событий, требовались решительные меры, и притом меры срочные. Именно в тот день, когда Гитлер подписал директиву № 4, Сталин в беседе с Шуленбургом предложил, чтобы из областей, расположенных восточнее демаркационной линии, в сферу интересов Германии перешли все Люблинское воеводство и часть Варшавского воеводства до Буга. За это немецкая сторона могла бы отказаться от Литвы. В случае согласия Германии Советский Союз немедленно приступил бы к решению проблем балтийских государств согласно протоколу от 23 августа. Вот когда впервые появляются определенные указания о решении "прибалтийской проблемы".
В ходе переговоров 27-28 сентября стороны выработали условия нового договора "О дружбе и границе", по которому Литва была включена в сферу интересов СССР. Угроза ввода в Литву немецких войск, видимо, определила предложения Сталина, легшие в основу договора от 28 сентября. Стремясь остановить немцев как можно дальше от границ СССР, но в то же время не желая осложнений с Германией, показавшей свою мощь на полях сражений в Польше, он пошел на дальнейшее сближение с третьим рейхом, хотя национальным интересам СССР более соответствовала бы позиция нейтралитета. Об этом же свидетельствует предложение Сталина установить границу не по оговоренному в секретном протоколе рубежу четырех рек (Писса, Нарев, Висла, Сан), а по линии Керзона - этнографической границе, признанной Версальским договором, что делало границу "более надежной" с точки зрения международного права.
Складывавшаяся в конце сентября международная обстановка диктовала советскому руководству и методы политики в отношении Прибалтики. На первый план вышли соображения военного характера, требовавшие размещения некоторых контингентов советских войск и военно-морских баз в Прибалтике, чтобы обезопасить этот район от германской экспансии и создать стратегический плацдарм в предвидении вероятной в будущем войны с Германией.
Интересна оценка ситуации посланником США в Латвии и Эстонии Дж. Уайли. Он докладывал в Вашингтон 17 октября 1939 г.: "В Прибалтике советская политика также может рассматриваться как позитивная. Позиция Германии в прибалтийских странах создавалась более семи веков. А сейчас в один миг она утрачена... Ясно, что Советский Союз ловко пытается занять такую позицию по отношению к Германии, используя которую он сможет либо оказывать помощь, либо создавать трудности, в зависимости от того, что диктует ему понимание собственных интересов".
Таким образом, развитие конкретных событий в обстановке начавшейся войны привело к заключению известных договоров СССР с прибалтийскими государствами в сентябре-октябре 1939 г. В те осенние месяцы, когда в Европе разгоралось пламя войны, стало ясно, что надежды малых стран удержаться на позициях нейтралитета являлись не более чем иллюзией. Это подтвердили и события весны 1940 г., когда соблюдавшие нейтралитет Бельгия и Голландия были оккупированы вермахтом. Не случайно эстонский посланник в Москве А. Рей, докладывая министру иностранных дел Эстонии 13 мая 1940 г. о ходе переговоров с СССР относительно расширения советских военных баз в Эстонии, подчеркнул: "Мы не сомневаемся, что под влиянием событий в Голландии и Бельгии Кремль решил незамедлительно завершить переговоры с нами".
Поэтому предложения Советского Союза, не участвовавшего в войне, о заключении соглашений о взаимной помощи правительства прибалтийских государств восприняли как меньшее из зол. Эти договоры соответствовали интересам безопасности не только СССР, но объективно и прибалтийских государств. Они обеспечили народам Прибалтики мир еще почти на два года.
Поскольку третий рейх находился в состоянии войны с западными демократиями, народы Литвы, Латвии и Эстонии понимали, что союзнические отношения с Германией неминуемо вовлекут их в военные действия. Поэтому пакты о взаимопомощи с СССР были встречены с пониманием общественностью прибалтийских государств, а в Литве, которой был возвращен Вильнюсский край, и с признательностью. "Мы благодарны нашему великому соседу за почетное возвращение нам нашей столицы, которую когда-то другие у нас отняли", - писал литовский журнал "Кардас" в январском номере 1940 г.
Договаривающиеся стороны обязались оказывать друг другу всяческую помощь, включая и военную. Предусматривалось создание на территории Эстонии, Латвии и Литвы военных баз и размещение на них ограниченного контингента советских воинских частей (по 25 тыс. человек в Латвии и Эстонии, 20 тыс. человек в Литве).
Эти и другие соглашения не посягали на суверенные права Литвы, Латвии и Эстонии, не затрагивали их общественного и государственного устройства. Они были направлены против превращения их территорий в плацдарм для нападения на СССР. Об этом свидетельствуют многочисленные указания Москвы советским представителям в прибалтийских республиках. Их смысл заключался в том, что советские гарнизоны, которые были размещены в трех прибалтийских республиках на основе договоров о взаимной помощи, ни в коей мере не должны были вмешиваться во внутренние дела этих стран. Вот указание народного комиссара иностранных дел полпреду СССР в Эстонии К.Н. Никитину от 23 октября 1939 г.: «Нашей политики в Эстонии в связи с советско-эстонским пактом о взаимопомощи вы не поняли. Из ваших последних шифровок... видно, что вас ветром понесло по линии настроений "советизации" в Эстонии, что в корне противоречит нашей политике. Вы обязаны, наконец, понять, что всякое поощрение этих настроений насчет "советизации" Эстонии или даже простое непротивление этим настроениям - на руку нашим врагам и антисоветским провокаторам... Вы таким неправильным поведением сбиваете с толку эстонцев. Вы должны заботиться о том, чтобы наши люди, в том числе наши военные в Эстонии, в точности и добросовестно выполняли пакт о взаимопомощи и принцип невмешательства в дела Эстонии...»
А вот телеграмма Молотова полпреду в Литве Н.Г. Позднякову от 21 октября 1939 г.: "Категорически воспрещаю вам, всем работникам полпредства, в том числе и военному атташе, вмешиваться в межпартийные дела в Литве, поддерживать какие-либо оппозиционные течения и т.д. Малейшая попытка кого-либо из вас вмешаться во внутренние дела Литвы повлечет строжайшую кару на виновного. Имейте в виду, что договор с Литвой будет выполняться с нашей стороны честно и пунктуально". Подобные указания давались и дипломатам, представлявшим СССР в Латвии.
Такой же характер имели документы и военного ведомства. Так, в Приказе народного комиссара обороны Союза ССР от 25 октября 1939 г. № 0162 говорилось: "В целях точного выполнения пункта о взаимопомощи между СССР и Эстонской республикой приказываю:
1. Командиру 65-го Особого стрелкового корпуса комдиву тов. Тюрину и комиссару того же корпуса бригадному комиссару Т. Жмакину принять все необходимые меры для того, чтобы весь личный состав наших частей, находящихся в Эстонии, от рядового красноармейца до высшего начсостава, точно и добросовестно выполнял каждый пункт пакта о взаимопомощи и ни в коем случае не вмешивался бы во внутренние дела Эстонской республики.
2. Разъяснить всему личному составу наших частей дружескую политику Советского Союза по отношению к Эстонии. Договор о взаимопомощи с Эстонией призван обеспечить прочный мир в Прибалтике, безопасность Эстонии и Советского Союза. Весь личный состав наших частей должен точно знать, что по пакту о взаимопомощи наши части расквартированы и будут жить на территории суверенного государства, в политические дела и социальный строй которого не имеют права вмешиваться".
Приказы № 0163 и 0164, в свою очередь, категорически предписывали личному составу 2-го Особого стрелкового и 16-го Особого стрелкового корпусов невмешательство во внутренние дела Латвийской и Литовской республик. В таких условиях создание на территории прибалтийских стран советских военных баз и вступление ограниченного контингента советских войск, учитывая обстановку войны в Европе, были восприняты населением как необходимость. Гарнизоны размещались специально в малонаселенных пунктах, фактически никаких контактов с местным населением не имели. Об этом свидетельствуют документы. Вот, например, каков был порядок выхода советских военнослужащих за пределы гарнизонов в Литве.
"I. Порядок увольнения военнослужащих РККА из расположения военных городков в ближайшие города: Н. Вилейка, Вильно, Алита, Прены, Янов.
а) Из расположенных военных городков в ближайший населенный пункт военнослужащие рядового и младшего комначсостава срочной службы увольняются порядком, установленным УВС-РККА, под выходные и в выходные дни до 23 часов по московскому времени. Увольнение производится группами, на каждую группу назначается старший, которому иметь на руках список группы, помимо увольнительных записок, выдаваемых на руки каждому бойцу и младшему командиру, уволенному в городской отпуск...
в) В случае организованного посещения общественных мест (кино, театр, стадионы и др.) командование советских войск и литовских войск через офицеров связи заранее об этом договариваются.
г) Места богослужения военнослужащим РККА посещать воспрещается.
д) Во всех случаях увольнения в город рядовой и младший начсостав увольняется без оружия (за исключением увольнения по служебным делам, где военнослужащие увольняются с оружием) и только в военной форме.
е) В случае выхода частей РККА на тактические учения за пределы отведенных учебных полей в районе городка командование советских войск за день до начала учений ставит в известность командование литовских войск, в каком районе или направлении будет проходить учение, начало и конец учения, состав войск, в нем участвующих (рота, батальон, полк).
ж) Во время проведения учебных занятий войсковые части СССР не препятствуют местным жителям выполнять свои работы, а также сообщению по дорогам...
IV. Взаимоотношения частей РККА и отдельных военнослужащих с гражданскими административными властями и жителями.
а) Литовская местная администрация в своих отношениях к военнослужащим РККА руководствуется общими принципами корректности, как это надлежит по отношению к войскам дружественной страны.
Военнослужащие и командование советских войск в Литве строго соблюдают и используют законные требования литовской администрации, не вмешиваются и не препятствуют местной администрации исполнять свои обязанности; воздерживаются от каких бы то ни было возражений к местным действующим законам, обязательным постановлениям и правилам; не участвуют в устраиваемых местными жителями собраниях, вечеринках и других организованных встречах, никакого участия в общественной местной жизни не принимают...
б) Дежурный по гарнизону офицер литовской армии и его помощник, а там, где нет гарнизонов, - чины гражданской власти имеют право проверять увольнительные удостоверения у всех военнослужащих РККА и всех оказавшихся без увольнительных удостоверений задерживать и передавать дежурному командиру, для дальнейшего его направления в часть".
Это, конечно, не означало, что отношения властей и населения с советскими гарнизонами были абсолютно безоблачными. Нет, случались и недоразумения. Так, 2 февраля 1940 г. советскими кораблями, базировавшимися в Эстонии, был обстрелян эстонский самолет. После расследования этого инцидента нарком ВМФ Кузнецов докладывал Ворошилову, что, несмотря на извещение эстонским командованием командования КБФ о полете эстонского самолета по определенному маршруту, тот не только нарушил этот маршрут, но и вопреки договоренности о том, что "эстонские самолеты над портом и стоящими кораблями КБФ вообще летать не будут", несколько раз пролетел над кораблями. В то же время эстонская сторона утверждала, что самолет "не уклонился от воздушного коридора, который был заранее согласован с руководством Красной Армии", и при обстреле было повреждено три дома.
Были случаи нападения на советские подразделения. 26 октября 1939 г. в Эстонии была обстреляна автоколонна 4-й роты (33 автомашины) 415-го автобатальона. С каждым месяцем росло число случаев исчезновения советских военнослужащих, их гибели. Имело место и задержание граждан прибалтийских государств советским военным командованием. Так, в Эстонии в октябре-ноябре 1939 г. было зарегистрировано 22 таких факта. Были и другие инциденты, однако в целом отношения между контингентами советских войск и местными властями, а также населением были лояльными. Конечно, наивно было бы утверждать, что советские гарнизоны, которые были размещены в странах Прибалтики, не оказывали никакого воздействия на внутриполитическую жизнь. Сам факт их присутствия создавал обстановку, в которой левые силы, демократические круги трех прибалтийских республик могли действовать более активно, чем раньше. Этому способствовало и ухудшение экономического положения в прибалтийских государствах в связи с развивающимися военными событиями в Европе.
В то же время правящие круги прибалтийских государств по мере роста военных успехов Германии, и особенно после неудач Красной Армии в начале советско-финляндской войны, все более активизировали антисоветскую деятельность, нарушали договоры с СССР. Правящие круги Эстонии и Латвии оказывали помощь Финляндии. В Эстонии активно велась вербовка добровольцев для участия в боевых действиях против СССР. В начале января 1940 г. в Финляндию из Эстонии было направлено 200 добровольцев, в том числе 150 офицеров, среди которых был адмирал Питка. Не выполнялись условия договоров о взаимопомощи, в частности по строительству помещений, отводу земельных участков для советских войск в предусмотренных соглашениями районах, некоторым видам поставок, финансовым расчетам. Посол СССР в Латвии И.С. Зотов докладывал в Москву 19 января 1940 г.: "Латвийское правительство... затягивает разрешение жизненно необходимых вопросов. Организованно ведет пропаганду против СССР и советских гарнизонов".
Руководители прибалтийских стран занимали недружественные по отношению к СССР позиции. Президент Литвы А. Сметона в феврале 1940 г. направил в Берлин директора департамента госбезопасности Повилайтиса для ведения секретных переговоров об установлении над Литвой германского протектората. В начале 1940 г. состоялась встреча министра иностранных дел Эстонии К. Сельтера с Г. Герингом. Здесь уместно сказать, что в прибалтийских республиках тогда не знали, какую судьбу готовит их народам фашистская Германия. Между тем третий рейх планировал полное уничтожение всего, что могло напомнить о существовании латышей, литовцев, эстонцев как народов, их культуры. В меморандуме от 2 апреля 1941 г. уполномоченного по централизованному решению проблем восточноевропейского пространства в разделе "Эстония, Латвия, Литва" говорилось: "Следует решить вопрос, не возложить ли на эти области особую задачу как на будущую территорию немецкого расселения, призванную ассимилировать наиболее подходящие в расовом отношении местные элементы...
Необходимо будет обеспечить отток значительных слоев интеллигенции, особенно латышской, в центральные русские области, затем приступить к заселению Прибалтики крупными массами немецких крестьян... чтобы через одно или два поколения присоединить эту страну, уже полностью онемеченную, к коренным землям Германии.
В этом случае, видимо, нельзя было бы обойтись и без перемещения значительных по численности расово неполноценных групп населения Литвы за пределы Прибалтики".
Но все это выяснилось позднее, а тогда, летом 1940 г., усилился приток немцев в Прибалтику, в частности в Литву, под видом журналистов, туристов и т.п. Из Германии шли слухи, что после разгрома Франции вермахт обернет оружие против СССР. Правящие круги прибалтийских стран, ранее ориентировавшиеся на Лондон и Париж, все больше обращали свои взоры на Берлин.
Вермахт завершал победоносную кампанию во Франции. Советскому Союзу приходилось считаться с возможностью переброски германских войск на восток для нападения на СССР и одновременного захвата Прибалтики. В сложной обстановке лета 1940 г. руководство СССР не могло не учитывать тревожную информацию, получаемую от разведки и из других источников, о враждебных СССР настроениях многих высших военных и политических деятелей прибалтийских стран, об их связях с Германией. Поэтому советское правительство сочло необходимым принять срочные меры по укреплению своего передового стратегического рубежа обороны в прибалтийских государствах. Но для этого необходимо было установить там такие режимы, которые не противодействовали бы усилению советского военного присутствия в регионе. Советское правительство направило ноты руководству Литвы (14 июня), Латвии и Эстонии (16 июня), где указывало, что считает совершенно необходимым и неотложным сформировать в них такие правительства, которые могли бы обеспечить "честное проведение в жизнь" договоров о взаимной помощи с СССР, а также потребовало увеличить численность советских войск на территории Прибалтики.
17 июня в прибалтийские государства вступили дополнительные контингенты Красной Армии и Флота (10 стрелковых дивизий, 7 танковых бригад, эскадра Балтфлота). В то время многие политики и дипломаты расценивали этот шаг советского правительства прежде всего как антигерманский, предпринятый с целью поставить заслон возможной германской экспансии в Прибалтике. Американский посланник в Литве О. Нарем в докладе госдепартаменту 18 июня ставил усиление советских войск в Прибалтике в прямую связь "с концентрацией германских войск" на западной границе Литвы. Глава британского МИД Э. Галифакс также считал, что "концентрация советских войск в прибалтийских государствах является мероприятием оборонительного характера". Эти меры СССР были продиктованы объективной необходимостью, поскольку немногочисленность советских гарнизонов в Прибалтике и невысокие боевые возможности армий прибалтийских государств не обеспечивали надежного заслона в случае гитлеровской агрессии. Однако составленные в грубой, ультимативной форме ("чтобы немедленно было сформировано...", "чтобы немедленно был обеспечен...") советские ноты являлись отражением сталинских методов внешней политики, а требование изменить состав правительств, конечно же, было грубым нарушением международного права, вмешательством во внутренние дела суверенных государств.
Имперские замашки наглядно иллюстрирует деятельность в Эстонии А.А. Жданова. Как вспоминает Н. Андрезен, министр иностранных дел в правительстве И. Вареса, 20 июня Жданов "сообщил мне, что надо создать в Эстонии новое, подлинно демократическое правительство, и стал расспрашивать меня о возможностях и деятельности отдельных лиц". Вечером следующего дня "кандидаты в члены нового правительства были приглашены к А.А. Жданову, где он кратко спрашивал у каждого, согласны ли мы стать членами правительства. Вскоре после этого И. Варес отправился к президенту со списком правительства". Так же действовали уполномоченные Сталина в Литве (В.Г. Деканозов) и в Латвии (А.Я. Вышинский).
Но было бы неверно утверждать, что методы силового давления в годы войны были присущи только СССР или только тоталитарным государствам. Нет, они широко применялись в то время и буржуазными демократиями. Международное право не остановило Великобританию, когда нужно было завладеть о-вом Мадагаскар, необходимым для безопасности коммуникаций Англии в Индийском океане, хотя Мадагаскар принадлежал вишистской Франции, соблюдавшей нейтралитет в войне. Великобритания и СССР ввели свои войска в Иран, соблюдавший нейтралитет, в августе 1941 г. вопреки воле шаха. Эти примеры не единственные в годы войны. Стратегические приоритеты отодвигали на второй план правовые нормы.
Обстановка была сложной. Вермахт воочию демонстрировал свое могущество на полях Западной Европы. За 5 дней была завоевана Голландия, за 19 - Бельгия; английские войска, бросив на полях Фландрии всю боевую технику, откатились за Ла-Манш; Франция агонизировала. Куда дальше повернет военная машина третьего рейха? Этот вопрос тревожил сталинское руководство. Да и сведения приходили неутешительные. Так, в беседе с начальником отдела внешних сношений Наркомата обороны СССР Осетровым 16 июня 1940 г. французский военный атташе генерал Палас заявил: "Французская армия несет большие потери, она истощена и долго сражаться не сможет. Это положение должны учесть и вы, пока не поздно. После того, когда прекратит свое существование французская армия, немцы будут самой сильной страной, и тогда они непобедимы". Черчилль обратился с письмом к Сталину, в котором призывал его к сотрудничеству перед лицом германской угрозы. Эти предупреждения дополнялись разведывательной информацией о переброске и сосредоточении германских войск в Восточной Пруссии, об объявлении там дополнительной мобилизации и других мероприятиях, которые свидетельствовали о возможной угрозе германского вторжения в Прибалтику. Последующие события подтвердили это. К 17 июля 1940 г. немцы перебросили из Франции на восток 30 - 40 дивизий, значительное число которых было направлено в районы Польши и на границу Германии с Литвой. В результате к этому времени в Восточной Пруссии оказалось сосредоточено 12 дивизий и на территории Польши - до 36.
Наряду с наращиванием сухопутных сил против СССР Германия сразу же после ввода советских войск на территорию прибалтийских государств фактически начала вести активную крейсерскую войну в зоне непосредственных военно-политических интересов СССР в Балтийском море. Германское морское командование не только организовало крейсирование своих военных кораблей у входа в Финский и Рижский заливы, но и направляло патрульные суда в устье этих заливов под предлогом контроля над торговыми судами Латвии, Эстонии и Финляндии, перевозившими в шведские порты грузы, предназначенные для Англии.
Таким образом, предъявляя свои ультиматумы правительствам трех прибалтийских стран, Сталин и Молотов, видимо, руководствовались в первую очередь соображениями государственной безопасности СССР, продиктованными изменениями военно-стратегической ситуации. Хотя, конечно, сам метод решения этой важной для СССР проблемы не соответствовал нормам морали, международного права. Но так или иначе, ультиматумы были приняты. Ни одно из трех правительств не отвергло советских требований, не покинуло страну, чтобы создать эмигрантское правительство как субъект международного права (как, например, сделало польское правительство).
Вступление дополнительных контингентов войск Красной Армии в прибалтийские республики было встречено основной частью населения с пониманием, хотя не обошлось и без эксцессов. Так, в Латвии в районе Масленки Аугшпилсской волости произошла перестрелка между советскими солдатами и латвийскими пограничниками, в результате имелись жертвы.
Были и другие недоразумения, явившиеся следствием нераспорядительности и несвоевременного информирования. Но большинство населения прибалтийских республик осознавало нависшую над ним угрозу войны и связывало свои надежды на защиту от германской агрессии с Советским Союзом. Английский посланник в Риге К. Орд телеграфировал в Лондон, что "значительная часть населения встретила советские войска приветственными возгласами и цветами". Резко возросла активность левых сил, направленная против авторитарных режимов. Отставки правительств требовала и демократическая оппозиция. Так, в эстонском обществе уже давно назревал конфликт между демократически настроенными народными массами и авторитарным государством во главе с президентом К. Пятсом. Часть интеллигенции поддерживала идеи социализма.
Примерно такая же обстановка была и в других республиках Прибалтики. "В связи с приходом частей Красной Армии в Латвию в Риге, Двинске и Режице произошли демонстрации... - сообщал советский представитель из Риги. - 18 июня днем Ульманис разъезжал по городу в открытой машине. Вечером Ульманис выступил по радио с призывом к спокойствию и дружественной встрече советских войск". Из Каунаса 19 июня докладывали: "Среди рабочих, а также русского населения настроение приподнятое. Комсостав наших частей приглашают домой, дарят цветы. Предлагают свои услуги и по организации рабочих дружин".
В те дни в странах Прибалтики массовые митинги и демонстрации положили начало формированию народных правительств. Присутствие советских войск и изоляция Прибалтики от стран Запада, разделенных войной, не позволили буржуазным правительствам рассчитывать на поддержку извне. Поэтому этот процесс протекал мирным путем. Прежний правящий класс вынужден был уступить власть демократическим силам.
Средние классы прибалтийских государств встретили ввод дополнительных контингентов советских войск враждебно, однако внешне большинство их представителей держалось лояльно. Как писал впоследствии исполняющий обязанности премьер-министра литовского Народного правительства В. Креве-Мицкявичус, "считалось, что война между СССР и германским рейхом неизбежна и принесет Литве освобождение от большевистского ига, поэтому по мере возможности следует как можно дольше оберегать существующий строй от разрухи, и более всего - экономические и хозяйственные организации". Он же свидетельствует, что "новое правительство, назвавшееся Народным правительством, не было однородным, а состояло из двух противоположных групп, с разными целями и устремлениями. Одна группа - люди с национальной установкой, которые нужны были Москве, чтобы новое правительство еще пользовалось некоторым доверием общественности Литвы, но которым совершенно не доверяла Москва и ее уполномоченные в Литве. Вторую группу составляли коммунисты".
Мирный характер перехода власти к народным правительствам, законность этих правительств получили признание в мире. Так, новое правительство Латвии, например, было признано всеми 19 европейскими государствами, поддерживавшими с ней дипломатические отношения.
Но меры советского правительства по созданию выдвинутого на запад стратегического оборонительного рубежа касались не только Прибалтики. 28 июня непосредственно в состав СССР были включены Бессарабия и Северная Буковина, хотя последняя не фигурировала в секретном протоколе и никогда не принадлежала России. Тем не менее Берлин, также имевший немалые экономические и стратегические интересы в этом районе, официально не выразил какого-либо недовольства своему восточному соседу. Это, на мой взгляд, весьма важно для понимания изменений советской политики в Прибалтике.
Убедившись, что, несмотря на изменившееся положение в Европе, Гитлер молча проглотил пилюлю, Кремль делает следующий шаг в Прибалтике. Начинается четвертый этап - переход от лояльных СССР демократических правительств к включению Латвии, Литвы и Эстонии в состав Советского Союза в качестве союзных республик. Это позволяло упростить и улучшить управление войсками, дислоцированными в Прибалтике и объединенных теперь в Прибалтийский Особый военный округ; расправляться с оппозиционными элементами в этих странах; провести в них социалистические преобразования в сталинском духе.
Организованные левыми силами и просоветскими элементами массовые акции по созданию в странах Прибалтики законодательных органов по советскому образцу привели к тому, что 14—15 июля в Латвии, Литве и Эстонии состоялись выборы. В них приняли участие широкие слои населения. В Литве и Латвии были избраны народные сеймы, в Эстонии - Государственная дума. Они провозгласили в прибалтийских республиках советскую власть и приняли решение просить Верховный Совет СССР принять Советскую Латвию, Советскую Литву и Советскую Эстонию в состав Советского Союза. Это не было сделано с "единодушным одобрением", как утверждала раньше советская историография, но и сторонников этой идеи было немало. В августе вступление прибалтийских республик в состав СССР было законодательно оформлено.
Таким образом, вступление прибалтийских республик в состав СССР летом 1940 г. было продиктовано в первую очередь интересами советской внешней политики. Но на этот процесс влияли и динамически развивавшиеся события в самой Прибалтике. Значительные круги общественности требовали замены авторитарных режимов демократическими правительствами и проведения радикальных изменений. Часть народа высказывалась за вступление в состав СССР.
Однако, на наш взгляд, в сложной обстановке лета 1940 г. советское руководство не проявило достаточно политической мудрости. Если усиление группировки Красной Армии в Прибалтике давало определенный стратегический выигрыш, то курс на государственное объединение прибалтийских государств с СССР обернулся крупным политическим просчетом советского руководства. Ввод дополнительных соединений РККА и замена авторитарных правительств в странах Прибалтики были встречены большинством зарубежных государств как вполне объяснимая мера, продиктованная интересами безопасности СССР в складывающейся обстановке (о чем свидетельствует признание новых правительств многими странами). Но включение прибалтийских республик в состав СССР международное сообщество расценило как аннексию, как проявление "имперских амбиций коммунистического тоталитарного государства", как попытку "множить число советских республик". Реакция была незамедлительной. Резко ухудшились отношения Советского Союза с Англией и США, т.е. с теми странами, которые являлись потенциальными союзниками СССР. И произошло это в тот момент, когда все явственнее обозначались противоречия Советского Союза с третьим рейхом и обстановка требовала всемерного улучшения отношений с западными державами.
Это была крупная политическая ошибка с далеко идущими последствиями и в отношении народов Прибалтики. В ситуации 1940 г. можно было объяснить и понять, когда прибалтийские республики объявили себя социалистическими государствами, союзными СССР. Но вступление их в состав Советского Союза, поспешное внедрение модели сталинского социализма осложнили внутриполитическую ситуацию, что негативно сказывается в Литве, Латвии, Эстонии и в наши дни.
Процесс советизации стран Балтии можно проследить на примере Эстонии. Еще 21 июня эмиссар Сталина в Эстонии А. Жданов сдерживает радикализм эстонских коммунистов и приказывает их лидеру М. Унтю прекратить революционные действия и разоружить рабочие дружины, выступавшие за советизацию страны. Полпред в Эстонии К. Никитин 26 июня пишет в Москву, что необходимо помогать новому правительству, развернуть в Эстонии сеть обществ дружбы с СССР, больше писать об СССР в эстонской прессе и т.п. В тот же день первый секретарь полпредства А. Власюк сообщает в Москву, что Жданов рекомендует ВОКСу (Всесоюзное общество культурных связей) сосредоточить усилия на работе в странах Прибалтики и выделить для этого дополнительные средства. Но уже 29 июня полпредом в Эстонии назначается В. Бочкарев, бывший советник полпредства по линии НКВД. 6 июля Жданов и Бочкарев подписывают соглашение СССР с Эстонией об аренде Советским Союзом ряда объектов оборонного характера на территории Эстонии. А уже 16 июля Молотов в ответ на телеграмму Бочкарева о том, что немцы просят у советского правительства гарантий сохранности своих интересов в Эстонии, пишет: «Эти вопросы придется "изучать", должно быть, пару недель, а за это время мы обсудим, что и как отвечать».
Конечно, процессы, происходившие в прибалтийских республиках в то время, требуют дальнейшего исследования. Здесь непригодно "черно-белое" видение событий, нужно изучать весь спектр переплетений интересов различных классов и социальных групп. Ясно одно: при исследовании сложного и противоречивого периода нашей истории 1939-1940 гг. необходимо учитывать всю совокупность факторов, влиявших на принятие решений, объективно вскрывать сущность происходивших исторических процессов.
Цит. по: Орлов А.С. СССР и Прибалтика. 1939-1940 // Война и политика. 1939-1941. М., 2001. С. 174- 191.
§ 5. «Курс на мировую революцию»
На что был направлен внешнеполитический курс возникшего в октябре 1917 г. Советского государства: на поддержку «мировой революции» или на «сожительство», сосуществование с капиталистическим окружением? Вопрос этот на протяжении многих лет — предмет различных, нередко полярных мнений в советской и зарубежной историографии. В последние годы в условиях активизации творческих дискуссий в нашем обществе и восстановления исторической правды спор об этом возобновился с новой силой. Попытаемся и мы найти решение данной проблемы, разумеется, не претендуя на истину в последней инстанции. С учетом ограниченных рамок статьи некоторые из аспектов рассматриваемой темы затрагиваются лишь в порядке постановки проблемы.
Вначале несколько слов о том, откуда пошла, как появилась сама идея «мировой революции», ставшая на многие годы одной из наиболее распространенных теоретических концепций социал-демократического, а затем большевистского и коммунистического движения? Как известно, родилась эта идея в результате предпринятого К. Марксом и Ф. Энгельсом анализа капиталистического общества, из сделанных ими теоретических заключений о всемирно-исторической миссии рабочего класса, об интернациональном характере пролетариата и о значении его солидарности как орудия собственного освобождения и избавления всех трудящихся от капиталистического гнета. В работе «Принципы коммунизма» (1847 г.), отвечая на вопрос, может ли произойти пролетарская революция в одной какой-нибудь стране, Ф. Энгельс утверждал: «Нет... Коммунистическая революция будет не только национальной, но и произойдет одновременно во всех цивилизованных странах, т. е., по крайней мере, в Англии, Америке, Франции и Германии... Она есть всемирная революция и будет поэтому иметь всемирную арену». В последующие годы и десятилетия взгляды основателей марксизма по этим вопросам оставались неизменными. В июне 1890 г. Ф. Энгельс в письме к Г. Шлютеру писал: «Мы... достаточно быстро идем навстречу или мировой войне, или мировой революции, или и тому и другому вместе».
Наряду с этим К. Маркс и Ф. Энгельс представляли себе возможный ход мировой революции как сложный процесс, не исключающий различных этапов и непредсказуемых поворотов, ситуаций, когда кто-то может начать раньше, а кто-то — позже. Полагая, что социалистическая реорганизация общества начнется в наиболее развитых странах Европы и Северной Америки, Ф. Энгельс предсказывал огромное воздействие этого фактора на остальные «полуцивилизованные страны». Однако, как дальше пойдут дела в этих странах, «пока они дойдут тоже до социалистической организации», Ф. Энгельс не брался определять.
Оформившееся в начале XX столетия в самостоятельное течение социал-демократии большевистское движение в России и его признанный лидер В. И. Ленин восприняли постулаты Маркса и Энгельса о мировой революции как аксиому, хотя и с поправкой на «перемещение центра мирового революционного движения» в Россию. Почему и каким образом возникла такая идейно-политическая преемственность — особая тема, ждущая своих внимательных и скрупулезных исследователей. Здесь же отметим, что уже в сентябре 1905 г. Ленин ставил вопрос о необходимости подготовки и организации вооруженного восстания в России, которое могло бы стать началом «полного демократического переворота, зажигающего пожар пролетарских революций во всем мире».
В дальнейшем Ленин сформулировал вывод о неравномерности экономического и политического развития капитализма на стадии империализма и высказал уверенность, что в результате действия этого фактора создавались благоприятные возможности для прорыва капиталистической системы в том или ином слабом ее звене. Исходя из этого, Ленин в статье «О лозунге Соединенных Штатов Европы» (август 1915 г.) выдвинул тезис о возможности победы социализма «первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране». Развивая это положение в статье «Военная программа пролетарской революции» (сентябрь 1917 г.), он высказался еще определеннее: «... социализм не может победить одновременно во всех странах. Он победит первоначально в одной или в нескольких странах, а остальные в течение некоторого времени останутся буржуазными или добуржуазными». Вместе с тем Ленин продолжал верить в идею «мировой революции» и искать аргументацию для ее обоснования. «Нарастание всемирной революции неоспоримо»,— писал он 8 октября 1917 г.
Готовя партию, рабочий класс к завоеванию власти, Ленин и другие руководители большевиков рассчитывали в 1917 г. на революцию в других странах как на важное условие победы революции в России. «Русский пролетариат,— писал Ленин в апреле 1917 г.,— не может одними своими силами победоносно завершить социалистической революции. Но он может придать русской революции такой размах, который создаст наилучшие условия для нее, который в известном смысле начнет ее. Он может облегчить обстановку для вступления в решительные битвы своего главного, самого верного, самого надежного сотрудника, европейского и американского социалистического пролетариата».
Наряду с этим мы имеем свидетельства широкого подхода Ленина еще до победы Октября к временному измерению мировой революции и ее сущностной характеристике: он считал, что это будет ряд революций, сливающихся в единый революционный поток. «Социальная революция,— писал Ленин летом 1916 г.,— не может произойти иначе, как в виде эпохи, соединяющей гражданскую войну пролетариата с буржуазией в передовых странах и целый ряд демократических и революционных, в том числе национально-освободительных движений в неразвитых, отсталых и угнетенных нациях».
Рассматривая грядущую революцию в России как первый этап «первой из пролетарских революций, неизбежно порождаемых войной», горячо желая развертывания мировой революции, В. И. Ленин в то же время проявлял известную осторожность и сдержанность в отношении возможных конкретных форм, темпов и сроков ее свершения. Выступая 14 мая 1917 г. с лекцией «Война и революция», Ленин говорил: «Рабочая революция растет во всем мире. Конечно, в других странах она труднее. Там нет таких полоумных, как Николай с Распутиным. Там лучшие люди своего класса во главе управления. Там нет условий для революции против самодержавия, там есть уже правительство капиталистического класса. Талантливейшие представители этого класса давно там правят». Выражая надежду и уверенность, что примеру поднимающихся на пролетарскую революцию русских рабочих последуют «рабочие и трудящиеся по крайней мере двух великих стран: Германии и Франции», Ленин в то же время отмечал: «Последует неизбежно — может быть, не завтра (революции не делаются по заказу), но неизбежно» м. Еще рельефнее выражена эта мысль в статье «К пересмотру партийной программы» (октябрь 1917 г.). «Мы не знаем, как скоро после нашей победы придет революция на Западе,— писал Ленин,— Мы не знаем, не будет ли еще временных периодов реакции и победы контрреволюции после нашей победы,— невозможного в этом ничего нет... Мы всего этого не знаем и знать не можем. Никто этого знать не может».
Здесь возникают вопросы, которые долгие годы в советской историографии обходились стороной. Насколько оправданной и обоснованной была концепция ожидаемой большевистским руководством мировой революции, скажем, в 1917 г.? Почему идея мировой революции продолжала владеть умами — не только Ленина, но и многих его сторонников в большевистской партии и в международном рабочем движении в целом? Какова природа этого феномена, его причины и следствия? Исследователям еще предстоит ответить на эти вопросы. Мы же отметим следующее.
Первая мировая война действительно вызвала большие социальные брожения и потрясения не только в странах, принимавших непосредственное участие в боевых действиях, но и во многих странах, прямо войной не затронутых. И в этой связи можно говорить о первом глобальном кризисе мирового капитализма. И все же насколько оправданным было воспринимать эти социальные конфликты и брожения как признаки надвигающейся мировой революции? А ведь именно так они воспринимались и трактовались не только лидерами большевиков, но и другими лидерами национальных партий социал-демократии, во всяком случае теми, кто находился на ее левом фланге.
Возможен и такой ход рассуждений. Уже перед первой мировой войной и в ходе ее В. И. Ленин сформулировал ряд признаков революционной ситуации, а также комплекс объективных и субъективных предпосылок революции, без наличия которых, по его мнению, не могла быть успешной ни одна революция. Но ведь если проанализировать через призму этих признаков и предпосылок, скажем, конкретную общественно-политическую и экономическую ситуацию Англии, Франции, Италии, Испании, скандинавских стран, США и т. д. периода 1914—1917 гг. то напрашивается вывод, что при всей сложности этой ситуации, все же до революционного взрыва в мировом масштабе было дал¨ко.
Все это дает основание полагать, на наш взгляд, что в отличие от выстраданных, в буквальном смысле слова, подавляющим большинством населения России требований мира, земли и свободы, ставших главной причиной революций 1917 г., тезис о возможной и желаемой мировой пролетарской революции явился скорее продуктом доктринерских раздумий и желаний большевистской верхушки и ее зарубежных единомышленников, нежели следствием серьезного научно-политического анализа реальной действительности. В пользу такой гипотезы говорит и то обстоятельство, что автору данной статьи удалось обнаружить среди документов низовых партийных организаций РСДРП, датируемых периодом от февраля до октября 1917 г., лишь считанные единицы, в которых поднимался вопрос о грядущей мировой революции, и то в весьма опосредованной форме.
С победой в России Октябрьской социалистической революции, программные лозунги партии большевиков стали претворяться в жизнь. 26 октября (8 ноября) 1917 г. II Всероссийский съезд Советов принял декреты и постановления: о полноте власти Советов, об учреждении нового правительства — Совета Народных Комиссаров, Декрет о мире, Декрет о земле и др. Написанный В. И. Лениным и принятый съездом Декрет о мире оповестил планету о рождении принципиально новой внешней политики только что родившегося Советского государства. Советское правительство осудило империалистическую войну как величайшее преступление против человечества и предложило всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом, демократическом мире — мире без аннексий и контрибуций. Было также объявлено об отказе советского правительства от тайной дипломатии и о намерении немедленно опубликовать тайные договоры, подтвержденные или заключенные Временным правительством России в период с февраля по 25 октября (7 ноября) 1917 г. Отвергая «все пункты о грабежах и насилиях», отметил В. И. Ленин в своем заключительном слове на II съезде Советов, советское правительство в то же время принимало «все пункты, где заключены условия добрососедские и соглашения экономические...».
В Декрете о мире содержалось обращение к народам воюющих стран, «в особенности к сознательным рабочим трех самых передовых наций человечества и самых крупных участвующих в настоящей войне государств: Англии, Франции и Германии», с призывом активно вмешаться в решение вопросов войны и мира, добиться освобождения человечества от ужасов войны и ее последствий.
В документе было отражено стремление Советского государства привлечь к борьбе за дело мира, порабощенные империалистическими державами народы колониальных стран. В этой связи наряду с решительным осуждением аннексии указывалось, что аннексией является порабощение различных народностей, «независимо от того, когда это насильственное присоединение совершено, независимо также от того, насколько развитой или отсталой является насильственно присоединяемая или насильственно удерживаемая в границах данного государства нация. Независимо, наконец, от того, в Европе или в далеких заокеанских странах эта нация живет». В декрете декларировались такие важные положения, как полный отказ от всяких форм агрессии, принцип самоопределения наций, идея равенства больших и малых народов.
Обстоятельства появления и содержание Декрета о мире, историческая новизна его идей, методы и формы ведения внешнеполитических дел, предложенные в этом документе советским правительством,— все это весьма подробно описано и проанализировано в нашей литературе. Но было бы неверно, на наш взгляд, полагать, что все аспекты этого документа уже осмыслены с исчерпывающей полнотой, особенно в свете внимательного анализа не только самого Декрета о мире, но и других документов, сопутствовавших его принятию, и в первую очередь выступлений В. И. Ленина с докладом о мире на II съезде Советов, на заседании Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов 25 октября (7 ноября) 1917 г. и др. Не ясно, например, что кроется под заявлением советского правительства о том, что его понимание аннексии или захвата чужих земель строится «сообразно правовому сознанию демократии вообще и трудящихся классов в особенности». Что это: одна из первых ласточек признания большевиками необходимости увязывать общечеловеческие и классовые интересы («правовое сознание демократии вообще») или же пропагандистская формула, призванная замаскировать сугубо классовый подход ко всем явлениям внутренней и международной жизни («трудящихся классов в особенности»)? Внимание исследователей не привлекла также пока проблема: о соотношении целей, провозглашенных в декрете, и методов, предложенных для их достижения. Иными словами, насколько действительно высоко гуманная и благородная цель—установление справедливого и прочного мира — могла быть достигнута методами, хотя и революционного, но все же насилия и вмешательства во внутренние дела других стран? «Везде правительства и народы расходятся между собой,— говорил В. И. Ленин в докладе о мире,— а поэтому мы должны помочь народам вмешаться в вопросы войны и мира». Наконец, самый главный для нас вопрос: на что ориентировались пришедшие к власти большевики и их партнеры по коалиционному правительству, существовавшему в первое время после победы Октября,— на быстрейший выход из войны и установление мира или на поддержку и всемирную активизацию мировой революции? В самом Декрете о мире проблема мировой революции затронута лишь косвенно— в форме призыва к рабочим Англии, Франции и Германии «довести до конца дело... освобождения трудящихся... от всякого рабства и всякой эксплуатации». Но, выступая в первый же день победы революции на заседании Петроградского Совета с докладом о задачах власти Советов, В. И. Ленин высказывался более определенно. «Одной из очередных задач наших,— говорил он,— является необходимость немедленно закончить войну. Но для того, чтобы кончить эту войну, тесно связанную с нынешним капиталистическим строем,— ясно всем, что для этого необходимо побороть самый капитал. В этом деле нам поможет то всемирное рабочее движение, которое уже начинает развиваться в Италии, Англии и Германии... У нас имеется та сила массовой организации, которая победит все и доведет пролетариат до мировой революции». Закончил выступление Ленин здравицей в честь «всемирной социалистической, революции». Как видим, одним из условий выхода из империалистической войны Ленин считал уничтожение капиталистического строя. И, видимо, не случайно в заключительном слове на II съезде Советов по докладу о мире, нарисовав обобщенный образ крестьянина, внимательно следящего за действиями советского правительства, Ленин помимо всего прочего вкладывает в его уста и такие слова: «Полное осуществление наших мыслей зависит только от свержения всего капиталистического строя».
В этой связи возникает другой вопрос: на что реально надеялись, какие цели преследовали Ленин и его сторонники — агитационно-пропагандистские или конкретно-практические,— обращаясь с лозунгом всеобщего демократического мира не только ко всем народам, но и к правительствам воюющих стран? Ведь трудно поверить, что Ленин и его единомышленники не отдавали себе отчета в том, что ни одно из существовавших тогда в капиталистическом мире правительств не примет условий заключения мира, сформулированных большевиками. Да и бацилла «национал-патриотизма» была в то время далеко не изжита практически у всех народов стран, принимавших участие в войне. Исследующий эту проблему А. В. Панцов полагает, что «главное для большевиков в то время заключалось в том, чтобы на глазах у всего мира столкнуть две принципиально разные программы выхода из войны: коммунистическую н империалистическую. Это должно было усилить влияние Октябрьской революции на международное рабочее движение, еще больше революционизировать массы» .
Думается, что дело было не только в этом. Да, нельзя отрицать идейно-пропагандистских зарядов, заложенных в Декрете о мире и в материалах сопутствующих его выработке, рассчитанных на народные массы других стран и, разумеется, России, рожденных курсом большевиков на мировую революцию. И это подтверждается превентивным непризнанием Лениным возможности подписать империалистические условия мира. «...Мы рассмотрим всякие условия мира,— отмечал Ленин,— все предложения. Рассмотрим, это еще не значит, что примем». Это подтверждается также тем, что Ленин, не веря в, принятие Западом предложений Советской России, в то же время настойчиво проводил мысль о недопустимости ни в каком виде ультимативности и непримиримости в предложениях империалистическим правительствам, с тем, чтобы тем самым не дать возможности «нашим врагам скрыть всю правду от народов, спрятавшись за нашу непримиримость». По мысли Ленина, «...нам главное надо раскрыть всю мерзость, все негодяйство буржуазии и ее коронованных и некоронованных палачей, поставленных во главе правительства».
Но нельзя не видеть и конкретных практических расчетов и надежду на улучшение положения Советской России, связываемых ее правительством с принятием и обнародованием Декрета о мире. Сегодня трудно сказать, к чему в действительности стремились Ленин и его единомышленники в первые дни и недели после революции — к длительному и устойчивому миру с капиталистическими странами или только к временному перемирию, с тем чтобы дать передышку уставшим от войны народам России, возможность сформировать новую революционную армию, и затем уже дальше разжигать пожар «мировой революции». Чтобы ответить на этот вопрос, нужны новые дополнительные исследования. Но то, что большевистское руководство с полной ясностью осознавало жизненно важную для России потребность в заключении перемирия, притом на возможно более длительный срок, и что одной из целей Декрета о мире было совершить прорыв в этом направлении,— это факт несомненный. Предложив всем правительствам и народам воюющих стран немедленно заключить перемирие, советское правительство со своей стороны подчеркнуло желание, чтобы это перемирие «было заключено не меньше как на 3 месяца, т. е. на такой срок, в течение которого вполне возможно как завершение переговоров о мире с участием представителей всех без изъятия народностей или наций, втянутых в войну или вынужденных к участию в ней, так равно и созыв полномочных собраний народных представителей всех стран для окончательного утверждения условий мира».
Все сказанное позволяет, на наш взгляд, заключить, что с первых же дней своего зарождения внешнеполитическая доктрина (как бы мы сегодня сказали) Советского государства базировалась на двойственной основе. С одной стороны — курс на мировую революцию и ее поддержку. С другой — стремление обеспечить мирные условия дальнейшего существования возникшего строя. Впоследствии эта двойственность трансформировалась в два принципа, объявленные советским руководством основополагающими в советской внешней политике,— пролетарский интернационализм и мирное сосуществование государств с различным социальным строем. Соответствовала ли такая внешнеполитическая доктрина национально-государственным и общественным интересам народов России? Насколько она была реальна с точки зрения магистральных путей эволюции человеческого общества в XX столетии? Какую цену пришлось заплатить советскому обществу за такой «дуализм» его внешней политики? Все эти вопросы еще ждут своих исследователей. Мы же здесь скажем, что функциональная несовместимость этих двух принципов, несоответствие теории мировой революции и практики ее подталкивания демократическим нормам международного права и межгосударственного общения давно уже подмечены зарубежными исследователями. В советской историографии эти проблемы стали предметом объективных исследований лишь в последние годы.
После Октябрьского переворота в России события продолжали бурно развиваться и реальная жизнь выдвигала свои императивы. 28 октября (10 ноября) 1917 г. в «Правде» и «Известиях» был опубликован в качестве официального документа Советского правительства «Декрет о мире». Однако все правительства воюющих держав (в отличие от либерально-буржуазной и социал-демократической печати) проигнорировали и сам документ, и содержавшиеся в нем предложения. Тогда Совнарком 7 (20) ноября отдал приказ Верховному Главнокомандующему российской армией генералу Н. Н. Духонину обратиться ко всем воюющим странам с предложением о перемирии 34. На следующий день Наркоминдел Л. Д. Троцкий направил послам союзных держав текст Декрета о мире, сопроводив его просьбой смотреть на указанный документ «как на формальное предложение немедленного перемирия на всех фронтах и немедленного открытия мирных переговоров». 9 (22) ноября послы союзных с Россией держав в соответствии с позицией своих правительств приняли совместное решение на советское предложение не отвечать. В тот же день за отказ выполнить приказ Совнаркома был смещен с должности Верховного Главнокомандующего генерал Духонин и на этот пост назначен Н. В. Крыленко. Одновременно было оглашено по радио обращение В. И. Ленина и Н. В. Крыленко от имени Совнаркома к армии и флоту с объяснением причин снятия Духонина и. назначения Крыленко и с призывом ко всем полковым, дивизионным, корпусным, армейским и другим комитетам к немедленному избранию уполномоченных для вступления в переговоры о перемирии с неприятелем.
Советское правительство не проявило особого стремления к сепаративным переговорам с Германией и ее союзниками, понимая, что в случае успеха такие переговоры усилили бы позиции стран Четверного союза и, напротив, ослабили бы позиции стран Антанты. Такое изменение международной конфигурации в силу ряда причин не соответствовало интересам Советской России. Поэтому Совнарком и НКИД продолжали буквально атаковать нотами не только правительства стран Четверного союза, но и Антанты, и США с предложениями приступить к немедленному обсуждению возможности заключения всеобщего перемирия м. Однако правительства стран Антанты и США упорно не принимали предложений большевиков. Иную позицию пришлось занять правящим кругам кайзеровской Германии и других стран Четверного союза, столь же остро не приемлющих большевизм, как и Антанта. Вынужденные считаться с крайне тяжелым экономическим положением своих стран, с резким усилением антивоенных настроений среди трудовых слоев населения и солдат, (не в последнюю очередь вследствие сильного воздействия советского Декрета о мире), правительства Германии и ее союзников заявили 14 (27) ноября 1917 г. о своем согласии вступить в переговоры с Советским правительством. И такие переговоры начались в Брест-Литовске 20 ноября (3 декабря) 1917 г. Уже само это событие было чрезвычайным, поскольку независимо от мотивов, по которым стороны начинали переговоры, оно означало фактическое признание легитимности нового российского правительства со стороны ряда крупных европейских государств, хотя находившихся с ней в состоянии войны.
В советской историографии давно уже уделяется пристальное внимание проблемам истории Брестского мира, драматической борьбы в рядах РСДРП (б) по вопросу заключать или не заключать тяжелейший для Советской Республики мир, итогам и последствиям этой борьбы для партии и государства. При этом не без влияния сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)» в течение длительного времени господствовала примерно следующая схема: . оппозиционная группа «авантюристов» — «левых коммунистов» во главе с Н. И. Бухариным, Ломовым (Г. И. Оппоковым), Н. Осинским (В. В. Оболенским), Е. А. Преображенским и другими деятелями партии — выступала решительно против заключения мира с империалистической Германией и ратовала за «революционную войну» во что бы то ни стало. Внешне межеумочную — «ни мира, ни войны»,— а фактически в условиях реальной военной угрозы со стороны Германии ведущую к капитуляции позицию занимал «предатель» Л. Д. Троцкий и его сторонники, призывавшие: «войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем». И лишь великий «провидец» В. И. Ленин и его немногочисленные в данном случае сторонники, едва ли не с первых же дней Октября исходившие из установки на мирное сосуществование государств с различным социальным строем, сумели разобраться в обстановке и, пойдя на компромисс с германским империализмом, спасли революцию в России. В последние годы появляются работы, отходящие от этой схемы, доказательно демонстрирующие, что все обстояло не так просто и однолинейно, как это многие годы изображалось в нашей историографии. П. В. Волобуев обосновывает тезис, что именно Брестский мир, а не Октябрьская революция стал той точкой отсчета, которая побудила большевистскую партию всерьез задуматься о необходимости выработки концепции мирного сосуществования. Что же касается предоктябрьской программы большевиков, то, по мнению П. В. Волобуева, «партия пришла к Октябрьской революции с теорией мировой социалистической революции и вытекающей из нее концепцией революционной войны... Составной частью указанной теории был принцип пролетарского интернационализма». А. В. Панцов, подвергая сомнению правоту тех авторов, которые оценивают Брестский мир как выдающуюся победу ленинской стратегии и тактики; задается вопросами: «А, может быть, этот мир стал победой Ленина над самим собой, над своими прежними взглядами? И в связи с этим действительно ли такими авантюрными были планы „левых", так ли уж резко контрастировали они со стратегией Ленина, и была ли линия Троцкого „предательской"»? В обширной статье «Рубикон Бреста» В. В. Журавлев стремится проанализировать воздействие «брестской эпопеи» на эволюцию внешнеполитической доктрины Советского государства того времени, а также раскрыть Брест с точки зрения проверки на дееспособность внутрипартийного механизма к принятию важнейших политических решений. В целом же, думается, история Брестского мира по-прежнему еще ждет своих непредвзятых исследователей.
С учетом сказанного мы не собираемся представлять читателю свою версию истории Брестского мира, а сосредоточим внимание на том, что нас в первую очередь интересует: как повлиял Брест на формирование внешнеполитического курса Советской России, что нового он внес в ее внешнеполитическую стратегию и тактику, а также в практические методы и формы ведения международных дел.
Не отступая от провозглашенных II Всероссийским съездом Советов лозунгов, принципов и обязательств, советская сторона на первых этапах переговоров в Бресте действовала с позиций бескомпромиссного отстаивания принципов достижения демократического мира, объявленных в Декрете о мире, одновременно всемерно затягивая полученную мирную передышку с целью максимально использовать агитационные возможности вокруг переговоров в Бресте для дальнейшей активизации международного революционного движения и тем самым приблизить мировую революцию. При этом особые надежды возлагались на скорое перерастание революционного движения в Германии в революцию. Первоначально на такой платформе стояли практически все руководящие деятели большевистской партии, включая и Ленина.
Квартет делегаций стран Четверного союза, в котором главную скрипку играли представители Германии, с нарастающим нетерпением, жесткостью и ультимативностью добивался подписания сепаратного мира с Россией, который дал бы этим странам возможность развязать руки на Востоке, сохранив под своим господством все территории, захваченные в ходе войны. Как всегда бывает при таких коллизиях, решающую роль в конечном итоге сыграло реальное соотношение сил обеих сторон.
Своего рода рубиконом на брестских переговорах стало 15 (28) декабря 1917 г., когда председатель германской делегации фон Кюльман вручил советской стороне австро-германские условия мира, согласно которым считался решенным вопрос о выходе польских земель, Литвы, Курляндии, а также части Эстонии и Лифляндии из состава России и переходе их «под покровительство Германии». В дальнейшем ультимативный тон и аннексионистский характер требований, предъявляемых к России, усиливались и ужесточались. 5(18) января 1918 г. делегации Четверного союза потребовали отделения от России не только вышеназванных земель, но и значительной части Белоруссии. Для реалистично настроенного крыла советского руководства чем дальше, тем больше становилось ясно, что добиться подписания мирного договора на принципах, провозглашенных в Декрете о мире, не удастся. Перед большевиками и шедшими с ними в коалиции левыми эсерами со всей остротой встал вопрос: как быть дальше, соглашаться или не соглашаться на навязываемый Советский Республике тяжелейший мир? В январе—феврале 1918 г. вокруг этой проблемы среди большевиков и левых эсеров развернулась исключительно острая, изобилующая драматическими моментами и поворотами внутрипартийная борьба. Ее перипетии весьма подробно описаны в работах последних лет, притом в значительной мере по-новому, в сравнении с предшествующей историографией. Поэтому, не останавливаясь на этих сюжетах, отсылаем читателя к указанным работам. Здесь же отметим, что в ходе этой борьбы выявился ряд обстоятельств, с разных сторон оказавших существенное воздействие на внешнеполитическую стратегию и тактику советского руководства.
В самой России давало о себе знать весьма глубокое проникновение веры в грядущую мировую революцию в среду рабочих и до некоторой степени солдатских масс, что явилось, на наш взгляд, результатом настойчивого внедрения этой идеи в массовое сознание руководством большевиков и левых эсеров, осуществляемого всеми доступными ему идейно-пропагандистскими средствами с первых же дней победы Октября. Сыграло свою роль и заостренно классовое восприятие народными низами социальных антагонизмов в России и за ее пределами, рожденное убеждением в невозможности улучшить свое положение посредством безболезненной и бескровной «гармонизации» интересов с власть имущими прежнего строя. Отсюда и та приверженность идее мировой революции, стремление осуществить ее любой ценой, что было характерно для всех течений большевистского движения рассматриваемого периода. Во многом схожей была ситуация и в левоэсеровских рядах. Не случайно, курс на «установление социалистической организации общества и победу социализма во всех странах» был зафиксирован в «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», утвержденной 12 (25) января 1918 г. Третий Всероссийским съездом Советов и впоследствии положенной в основу первой Советской Конституции.
Сказывались и некоторые особенности общественной психологии, поскольку на протяжении длительного времени, в том числе и в начале XX столетия, в России была сильна идеалистическая тенденция в развитии общественной мысли, а также известный утопизм массового, в особенности народного сознания. Об этом писал в свое время Н. Бердяев. И в этой связи нельзя, на наш взгляд, не согласиться с современным советским историком А. Кивой, который считает, что «общество, которое по тем или иным причинам в ходе своего исторического развития не прошло через фазы рационализации своего сознания (что на Западе достигалось посредством Реформации, длительного развития капиталистических отношений и т. д.), окончательно не освободилось от мифологического восприятия действительности, всегда отдает предпочтение малореалистичным, но грандиозным планам свершений перед скромными, будничными, но реально выполнимыми и реально содействующими прогрессу страны начинаниями». Большевики и левые эсеры объявили, что не за горами мировая революция, в результате которой «мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!» и многие в России в это поверили. Тем более, что поверить в это очень хотелось. Ибо, помимо всего прочего, самолюбию даже многих простых людей и рядовых граждан не могла не льстить внушаемая сверху мысль о том, что именно им в первую голову якобы известно, как устроить человеческое счастье на Земле, и тем самым именно они поставлены историей «впереди планеты всей». Отсюда и та фанатичная преданность идее мировой революции, которая проявилась в дни Бреста, и которая уже тогда удивляла современников. Иллюстрацией служат острые внутрипартийные баталии, начавшиеся в партии большевиков в январе 1918 г. В центре дискуссий стояли вопросы: подписывать ли кабальный мир с немцами, или же не взирая ни на что, идти на «революционную войну»? Перипетии этих дискуссий весьма подробно описаны в литературе.
Разброс мнений был тогда характерен не только для руководства большевистской партии, но и для низовых организаций. Например, из 22 резолюций партийных комитетов, конференций и собраний, поступивших в центр до 18 февраля от 160 партийных организаций промышленных районов страны, только 4 склонялись к необходимости подписания мира. В остальных содержались в различных вариантах требования мира не заключать. Иные настроения господствовали в измученной и обескровленной армии. Абсолютное большинство существовавших тогда в воинских частях партячеек последовательно выступало за быстрейшее заключение мира.
В этих чрезвычайных условиях наличествующий в партии и в ту пору еще не придавленный интеллектуальный потенциал, стремление ее лидера и его, пусть даже и немногочисленных, единомышленников к политическому реализму, к неприятию схематизма и доктринерства, канонизации любых, в том числе и собственных идей, не согласующихся с реальными процессами жизни, медленно, но верно делали свое дело. Зарождавшееся в недрах партии течение «реалистов» не могло не видеть ряд объективных обстоятельств, характеризовавших международную и внутригосударственную обстановку того времени. Выявилась эфемерность надежд на близкую победу революции в Европе, и в первую очередь в Германии. Социальные взрывы и конфликты, потрясавшие многие европейские государства, все же не приобрели такой силы и размаха, которые привели бы к коренным изменениям их государственного устройства. В этой связи, повторяя неоднократно высказанную им в первые послеоктябрьские недели мысль о том, что революция в Европе безусловно наступит, но приход ее не поддается учету, Ленин подчеркивал, что «было бы ошибкой построить тактику социалистического правительства России на попытках определить, наступит ли европейская и особенно германская социалистическая революция в ближайшие полгода (или подобный краткий срок) или не наступит. Так как определить этого нельзя никоим образом, то все подобные попытки объективно свелись бы к слепой азартной игре».
Не привела к желаемым результатам и тактика всяческого затягивания переговоров в Бресте в расчете на революционный взрыв в Европе в результате «динамитного» воздействия доведенных до сознания масс идей, заложенных в первых декретах советской власти и самого факта Октябрьской революции на европейские народы. Общеизвестно, что мирные предложения советского правительства нашли широкую морально-политическую поддержку у народов Европы. В январе 1918 г. по многим городам Австро-Венгрии и Германии -прокатилась волна митингов, демонстраций и забастовок в поддержку позиции советской делегации на переговорах в Бресте. И все же правящие круги этих стран сумели совладать с ситуацией и повести переговоры на основе, определяемой прежде всего их социал-классовыми устремлениями.
В январе—феврале 1918 г. наблюдаются существенные изменения во взглядах В. И. Ленина и его сторонников на проблему соотношения революции в России и в остальном мире, что явилось, надо полагать, результатом осмысления опыта первых месяцев существования советской власти. В отличие от работ, написанных в марте—октябре 1917 г., в которых красной нитью проходит мысль о подчинении интересов пролетарской революции в России задачам мировой революции, теперь Ленин ставит вопрос по-другому: первостепенная, жизненной важности задача — во что бы то ни стало спасти, сохранить и дать возможность любыми путями укрепиться первому и единственному пока в мире рабоче-крестьянскому Советскому государству как главному оплоту всех возможных вариантов дальнейшего развития революционного процесса в других странах. Как видим, это был серьезный поворот в ленинских взглядах на международно-политическую картину того времени, и брестская эпопея несомненно сыграла свою роль в таком повороте. Возражая сторонникам «революционной войны во что бы то ни стало», Ленин особо подчеркивает необходимость считаться «с объективным соотношением классовых сил и материальных факторов в переживаемый момент начавшейся социалистической революции».
В дни и недели Бреста Ленин выдвигает ряд положений, по-новому трактующих проблему понимания пролетарского интернационализма. Не отказываясь от марксова обоснования пролетарского интернационализма как идеологии и политики национальных отрядов рабочего класса, международного рабочего и коммунистического движения в целом, Ленин предлагает и отстаивает существенные коррективы, связанные с практическим воплощением принципов пролетарского интернационализма в жизнь, особенно в связи с проблемой возможных и необходимых контактов Советской России с капиталистическими странами. Квалифицируя как «странную и чудовищную» позицию тех «крайних» революционеров, которые во имя субъективно трактуемых ими интересов международной революции считали целесообразным пойти даже на возможность утраты советской власти в России (резолюцию такого содержания 24 февраля 1918 г. вынесло Московское областное бюро РСДРП), Ленин ставил вопрос: «Может быть, авторы полагают, что интересы международной революции запрещают какой бы то ни было мир с империалистами?» и комментировал: «Неверность подобных взглядов... бьет в глаза. Социалистическая республика среди империалистических держав не могла бы, с точки зрения подобных взглядов, заключать никаких экономических договоров, не могла бы существовать, не улетая на Луну». Может быть, авторы вышеуказанной резолюции полагают, продолжает Ленин, что интересы международной революции требуют подталкивания ее военным путем? «Подобная „теория",— высказывает он свое мнение,— шла бы в полный разрыв с марксизмом, который всегда отрицал „подталкивание" революций, развивающихся по мере назревания остроты классовых противоречий, порождающих революции». Вслед за этим Ленин формулирует положение, дальнейшее развитие которого и взятие на вооружение, на наш взгляд, могли сильно видоизменить практические подходы Советского государства и общества в целом к проблемам интернационализма. «На деле,— писал Ленин,— интересы международной революции требуют, чтобы советская власть, свергнувшая буржуазию страны, помогала этой революции, но форму помощи избирала соответственно своим силам». Как видим, Ленин акцентирует внимание на форме возможной помощи со стороны победившего рабочего класса другим национальным отрядам рабочего движения и соответствии этой помощи его силам. Если понимать ленинский призыв к тщательному выбору формы интернациональной помощи как призыв трезво учитывать всю совокупность объективных и субъективных политических, экономических и иных факторов, связанных с этой помощью, включая учет и соблюдения общепринятых норм международного права, то можно предположить, что принятие и четкое осознание этого призыва хотя бы основными звеньями советского руководства избавило бы Советское государство от целого ряда осложнений и в те суровые времена, и в будущем. Но, к сожалению, подобного осознания не произошло ни в 1918-м, ни в последующие годы.
Во второй половине февраля 1918 г. со всей очевидностью проявилась нереальность расчетов и надежд на неспособность германской военщины развернуть боевые действия против Советской России в случае ее несогласия с большевистскими условиями мира на переговорах в Брест-Литовске. А такого рода расчеты, надежды и настроения были свойственны практически всему руководству РСДРП (б) на начальных этапах переговоров в Бресте. В случае же, если Германия все-таки решится продолжить войну с Россией, руководство партии рассчитывало организовать такой всенародный отпор, врагу, который остановил бы германское нашествие.
Однако реальные события пошли по другому руслу. 18 февраля 1918г. немцы возобновили военные действия. 19 февраля они заняли Двинск и Полоцк и двинулись в направлении Петрограда. 23 февраля в Петроград был доставлен новый германский ультиматум, содержавший еще более жесткие территориальные, экономические и военно-политические условия, на которых немцы соглашались подписать договор о мире, чем предыдущие. Слабо вооруженные, только начавшие создаваться в эти дни разрозненные части Красной Армии едва сдерживали рвавшиеся к столице немецкие соединения. Что же касается «всенародного вооруженного отпора в защиту социализма», то его в эти дни явно не получилось.
В конечном счете Советская Россия вынуждена была подписать 3 марта 1918 г. в Брест-Литовске тяжелейший, грабительский мир с Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией.
Значение Брестского мира в истории нашей страны по-разному оценивается в советской литературе. На наш взгляд, ближе к истине А. В. Панцов, считающий, что Брестский мир «был серьезным маневром Ленина и его сторонников в области тактики, кратковременным отступлением на извилистом пути борьбы за победу мировой революции» 59. Вместе с тем никто пока еще не смог поколебать то, что уже давно доказано и признано в советской историографии, а именно: Брестский мир дал рабоче-крестьянскому правительству пусть непрочную и кратковременную, но все же передышку, жизненно необходимую для спасения советской власти, что позволило большевикам высвободить силы для организации сопротивления внутренней и внешней контрреволюции.
К сказанному добавим следующее. В период Бреста большевики не сумели избавиться от глубоко укоренившейся к этому времени в их рядах концепции так называемого «революционного мессианства», предлагавшей и обосновывавшей особую роль Советской России в дальнейшем развороте мировой революции. В то же время нельзя не увидеть, что в дни и недели Бреста молодое Советское государство пережило свой первый «внешнеполитический стресс», под влиянием которого потребности практической политики взяли верх над нереальными идеологическими установками. В. В. Журавлев отмечает и такое немаловажное обстоятельство, как проявленную тогда партией способность, несмотря на все трудности, все же решить возникшие в ней принципиальные разногласия методами внутрипартийной демократии, не доводя дело до открытого раскола.
Соображения и выводы, высказанные В. И. Лениным в ходе дискуссии о Брестском мире закладывали определенную основу для выработки в дальнейшем концепции мирного сосуществования государств с различным строем. Исследовавший эти сюжеты А. О. Чубарьян, отмечает, что в период Бреста Ленин еще не ставил вопрос о формах и методах взаимоотношений Советской России с капиталистическими странами: в те месяцы была решена принципиальная проблема — допустимость таких отношений01. Именно в это время Ленин впервые выдвигает идею о возможности блокирования Советского государства с одними буржуазными государствами против других, более агрессивных и опасных для судеб социализма.
Завоеванная дорогой ценой мирная передышка оказалась для Советской России недолгой. И первым государством, которое стало нарушать Брестский мир, была Германия, правящие круги которой, не возобновляя «большой войны», стали на путь «ползучей агрессии», под разными предлогами захватывая одну за другой части территории России и Украины. Весной 1918 и. высадкой английских войск на севере России, а также японских и английских отрядов на Дальнем Востоке началась открытая вооруженная интервенция стран Антанты против Советской России. В конце мая вспыхнул антисоветский мятеж находившегося на территории России, поддерживаемого Антантой чехословацкого корпуса. В конце июня во Владивостоке высадился отряд американской пехоты. Все это, разумеется, сильно затрудняло политико-дипломатическую борьбу советского правительства против захватнических устремлений и действий германского империализма. Перед молодой советской дипломатией снова во весь рост встала задача — добиваться мира для своего государства.
Однако практическое решение этой насущнейшей задачи было крайне затруднено. Главным препятствием выступала откровенная враждебность правящих кругов ведущих капиталистических держав, после непродолжительных раздумий пришедших к твердому убеждению в необходимости любым путем, вплоть до применения вооруженной силы, погасить, уничтожить опасный для их существования «очаг большевизма». С другой стороны, не содействовал достижению отмеченной цели советской дипломатии курс на мировую революцию, который продолжали весьма воинственно провозглашать в Москве. Видимо «брестский душ» не оказался еще настолько холодным, чтобы остудить горячие головы российских ультрареволюционеров. 10 июля 1918 г. V Всероссийский съезд Советов принял Конституцию РСФСР, в которую в качестве первого раздела был включен полный текст упомянутой выше «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа». Наряду с отмеченным уже курсом на «установление социалистической организации общества и победу социализма во всех странах» в декларации ставился вопрос о непризнании советской властью финансовых обязательств дореволюционной России °3, что весьма болезненно задевало интересы прежде всего таких стран, как Франция и Англия.
С осени 1918 г. тезис о «мировой революции» вновь и все более активно присутствует в документах РКП (б) и советского правительства. И для этого, казалось, были весомые основания. После открывших 1918 год неудач на севере европейского континента (подавление рабочей революции в Финляндии, оккупация германскими войсками в феврале 1918 г. Эстонской Советской Республики и всей территории Латвии, в том числе и той ее части, где была установлена советская власть), осенью 1918 г. последовал мощный революционный взрыв в Центральной и Юго-Восточной Европе.
В октябре—ноябре 1918 г. под ударами национально-освободительного движения народов, усилившегося в результате идейного воздействия российского Октября, рухнул и перестал существовать один из самых реакционных режимов в Европе — Австро-Венгерская империя Габсбургов. На ее развалинах возник ряд самостоятельных государств — Австрия, Венгрия, Чехословакия, а также Королевство сербов, хорватов и словенцев (впоследствии Югославия). В первой декаде ноября 1918 г. революция смела кайзеровскую монархию в Германии. 13 ноября ВЦИК постановлением, подписанным Я. М. Свердловым и В. И. Лениным, аннулировал грабительский Брест-Литовский договор и все связанные с ним соглашения. От имени РСФСР ВЦИК. выразил надежду, что отныне отношения между народами России, Германии и бывшей Австро-Венгрии будут не только мирными отношениями. «Это будет союз трудящихся масс всех наций,— говорилось в постановлении ВЦИК,— в их борьбе за создание и укрепление социалистического строя на развалинах строя милитаризма, империализма и экономического рабства» ti4, т. е., иными словами, союз в борьбе за победу социалистической революции в этих странах. Подтверждая свою принципиальную приверженность праву «трудящихся наций всех народов» на самоопределение, ВЦИК и советское правительство заявляли, что «в основу истинного мира народов могут лечь только те принципы, которые соответствуют братским отношениям между трудящимися всех стран и наций и которые были провозглашены Октябрьской революцией и отстаивались русской делегацией в Бресте», т. е. полный возврат к «добрестовскому» видению мира с его заостренным «классово-пролетарским» подходом ко всем явлениям международной жизни и фетишизацией идеи «мировой революции». 2—6 марта 1919 г. в Москве состоялся I конгресс Коммунистического Интернационала, который оформил и укрепил уже существовавшие коммунистические партии и дал толчок к ускорению образования новых. Свою главную задачу Коминтерн сформулировал так: опрокинуть буржуазный миропорядок «и воздвигнуть на его месте здание социалистического строя».
VIII съезд РКП(б) (18—23 марта 1919 г.) принял новую Программу партии, в которой подчеркивалось: «только пролетарская, коммунистическая революция может вывести человечество из тупика, созданного империализмом и империалистическими войнами». В связи с созданием Коминтерна съезд принял специальную резолюцию, в которой всецело присоединился к его платформе и выразил готовность всеми силами и средствами «бороться за осуществление великих задач III Интернационала». Однако реальная жизнь оказалась гораздо сложнее теоретических постулатов и радужных надежд.
По-разному развивался революционный процесс в европейских странах. Ноябрьская революция 1918 г. в Германии стала прологом острейших классовых схваток, потрясавших страну вплоть до января 1919 г. В силу ряда причин революция не вышла за буржуазно-демократические рамки, хотя и была в известной степени проведена пролетарскими средствами и методами.
В бурные дни ноябрьского революционного подъема 1918 г., казалось, открывалась перспектива завоевания власти перед рабочим классом Австрии. Деморализованная крушением габсбургской империи и чрезвычайно напуганная мощным натиском пролетарских масс, австрийская буржуазия не сумела создать таких сильных контрреволюционных формирований, какие создала германская буржуазия. Но и здесь силы, противостоявшие революции, сумели с помощью различных маневров повернуть ход событий в нужном им направлении, приведшем в конечном счете к спасению буржуазного строя Австрии.
Своеобразно развивались революционные процессы в таких странах, как Королевство сербов, хорватов и словенцев, Чехословакия, Польша, Румыния и Болгария. Господствующие здесь классы сумели сдержать натиск революционных сил и сохранить действовавшие режимы. Более того, возникшие в результате широких революционных сдвигов Королевство сербов, хорватов и словенцев и Чехословакия в силу ряда причин оказались в контрреволюционном лагере. Такую же позицию заняли Польша и Румыния.
Мощный размах приобрело в конце 1918 — начале 1919 г. революционное движение в Венгрии. 21 марта 1919 г. здесь произошла пролетарская революция, была провозглашена Венгерская Советская Республика, установившая тесный идейно-политический союз с Советской Россией. Вслед за венгерской возникли существовавшие непродолжительное время Баварская Советская Республика (13.IV—I.V. 1919 г.) и Словацкая Советская Республика (16.IV— 7.VII. 1919 г.).
В Советской России установление советской власти в Венгрии было воспринято с большим энтузиазмом. В радиотелеграмме правительству Венгерской Советской Республики, направленной В. И. Лениным в Будапешт по поручению VIII съезда РКП(б), говорилось: «VIII съезд Российской Коммунистической партии шлет пламенный привет Венгерской Советской Республике. Наш съезд убежден в том, что недалеко то время, когда во всем мире победит коммунизм».
Что же касается стран Западной Европы, то здесь, хотя под революционизирующим воздействием Октября и европейских революций размах рабочего движения далеко превзошел все довоенные масштабы, классовые битвы не достигли в целом такой остроты, как в центре и на востоке Европы. Широко распространившиеся здесь антивоенные выступления рабочего класса не создали революционной ситуации и не привели к революциям. Буржуазия Франции, Великобритании, в определенной мере Италии использовала то обстоятельство, что эти страны вышли из войны победительницами, и путем некоторых уступок, умелого социального маневрирования сумела в конечном счете приглушить социальные протесты трудовых слоев населения и не допустить революционных взрывов.
После окончания мировой войны заметно усилил борьбу за улучшение условий своей жизни рабочий класс США. Обострение социальных контрастов, рост эксплуатации, безработицы и дороговизны в соединении с воздействием революционных событий в России и Европе стали и в США источником классовых столкновений. Но и здесь до серьезных революционных потрясений дело не дошло. С помощью спешно проведенных через конгресс антирабочих и антидемократических законов, административно-репрессивных мер правительство сумело нейтрализовать и подавить многочисленные стачки и другие выступления рабочего класса.
Революционный взрыв 1917г. в России откликнулся мощным эхом не только на Западе, но и на Востоке. Свое влияние на развитие национально-освободительной борьбы в Азии, Африке, Латинской Америке оказали внешняя политика Советского государства и, в частности, зафиксированное в Декрете о мире требование мира без аннексий и контрибуций, сопровождаемое уже упоминавшимся разъяснением, что аннексией является всякий захват чужой земли, независимо от того, когда он совершен и насколько развитой или отсталой является насильственно присоединяемая или насильственно удерживаемая нация. Опубликовав и аннулировав секретные договоры царской России с другими империалистическими державами, предусматривавшие, в частности, раздел и закабаление ряда стран Востока, правительство РСФСР отказалось и от всех неравноправных договоров, в свое время вырванных царизмом у Китая, Турции, Ирана и других зависимых стран, от сфер влияния и различных привилегий.
Но вернемся к европейским делам. 1 августа 1919 г. под объединенными ударами внутренней и международной контрреволюции пала Венгерская Советская Республика. Революционная волна, всколыхнувшая Центральную и Юго-Восточную Европу, явно шла на спад. Имевшие место в дальнейшем отдельные вспышки социального недовольства (например, в декабре 1919 г. в Болгарии) не меняли общей картины. Высказанный в январе 1918 г. В. И. Лениным прогноз относительно того, как далеко пойдет развитие революции — «русский начал — немец, француз, англичанин доделает, и социализм победит» - не находил подтверждения. А. Е. Бовин в этой связи замечает: «Диалектика истории: у наших классовых братьев за рубежом хватило сил, чтобы помочь нам, но не хватило сил, сплоченности, революционной сознательности, чтобы доделать начатое нами». Думается, что дело было не только в нехватке сил или отсутствии революционной сознательности у рабочих Англии, Франции, Германии, США. Причины коренились гораздо глубже: в значительных потенциях капитализма как общественного строя, особенно в его наиболее развитых звеньях. И, видимо, не случайно, что именно начиная со второй половины 1919г. в статьях и выступлениях В. И. Ленина, в партийных и правительственных документах наблюдается постепенный отход от высказываемой ранее идеи о невозможности закрепить успех революции в России без ниспровержения власти капитала в ряде развитых капиталистических стран и одновременно усиливается убеждение в возможности и желательности сосуществования Советской России с капиталистическим окружением. Фундаментальной посылкой для такого переосмысления стало крепнущее международное положение Страны Советов, продемонстрированная на весь мир способность революционных масс России не только осуществить революцию, но и защитить ее.
Советское руководство учитывало также появление в стане буржуазии некоторых признаков отхода от огульного непризнания Советской России и стремления, например, части английских деловых кругов к более реалистическому подходу в отношении возможных контактов с Москвой. Об этом говорил Г. В. Чичерин на VIII конференции РКП (б) (декабрь 1919 г.), отметивший, что «крупная часть правящих кругов Антанты пришла к сознанию необходимости примириться с Советской Россией».
23 сентября 1919 г. В. И. Ленин пишет письмо «Американским рабочим», в котором подчеркнуто стремление советского правительства установить нормальные отношения с Соединенными Штатами, с теми кругами буржуазии, которые желали установления мирных отношений между двумя странами, возобновления и развития торговли. Письмо — один из первых документов, где выдвинута идея предоставления концессий зарубежным предпринимателям, что предполагало уже не только сосуществование, но и сотрудничество с капиталистическими странами. «На разумных условиях,— писал Ленин,— предоставленные концессии желательны и для нас как одно из средств привлечения к России технической помощи более передовых в этом отношении стран в течение того периода, когда будут существовать рядом социалистические и капиталистические государства». Как видим, Ленин здесь уже ставит вопрос о целом периоде сосуществования стран с различным строем.
Однако такую позицию занимали далеко не все лидеры большевиков. 5 августа 1919 г., т. е. после получения известий о падении Венгерской Советской Республики, Председатель Реввоенсовета Л. Д. Троцкий пишет и направляет в ЦК РКП (б) секретный меморандум, в котором поднимает вопрос о необходимости переориентировать внешнеполитическую активность Советской России на Восток, поскольку, по его мнению, «время теперь такое, что большие события на Западе могут нагрянуть не скоро», ибо «инкубационный, подготовительный период революции на Западе может длиться еще весьма значительное время». Учитывая изменившуюся международную ситуацию и полагая, что «на азиатских полях мировой политики наша Красная Армия является несравненно более значительной силой, чем на полях европейской», Троцкий призывал партийно-государственное руководство «стать лицом к Востоку, ибо «дорога на Индию может оказаться для нас в данный момент более проходимой и более короткой, чем дорога в Советскую Венгрию». В этой связи Троцкий считал необходимым поддержать план «создания конного корпуса (30—40 тысяч всадников) с расчетом бросить его на Индию», который предложил один «серьезный военный работник... еще несколько месяцев тому назад». Мы не располагаем сведениями дошел ли этот меморандум до членов ЦК и какова была их реакция.
На состоявшейся 2—4 декабря 1919 г. VIII Всероссийской конференции РКП (б) на основе доклада Г. В. Чичерина был выработан проект резолюции о международном положении, предложенный конференцией предстоящему VII съезду Советов. В одобренном проекте подчеркивалось, что РСФСР «желает жить в мире со всеми народами и направить все свои силы на внутреннее строительство, чтобы наладить производство, транспорт и общественное управление на почве советского строя, чему до сих пор мешало вмешательство Антанты и голодная блокада». В этой связи Советская Россия вновь (уже в который раз) предлагала «всем державам Антанты, Англии, Франции, Соединенным Штатам Америки, Италии, Японии, всем вместе и порознь, начать немедленно переговоры о мире». Поддержав мирные инициативы и предложения советского правительства и подтвердив свое неуклонное стремление к миру, VII съезд Советов поручил ВЦИК, СНК и НКИД «систематически продолжать политику мира, принимая все необходимые для ее успеха меры».
Так что же, отказ от идеи «мировой революции»? Крутой поворот в сторону мирного сосуществования? Нет. Хотя и со значительно большим, чем прежде, допущением мысли о мирном сосуществовании, в основе внешне политической линии руководства Советской России по-прежнему лежало стремление соединить ожидание и содействие мировой революции с непрекращающимися активными действиями по созданию мирной обстановки вокруг Советского государства. 31 декабря 1919 г. после длительных и трудных переговоров был подписан договор о приостановке военных действий между Советской Россией и буржуазной Эстонией, а 30 января 1920 г.— между Советской Россией и Латвией. 2 февраля 1920 г. был подписан мирный договор между РСФСР и Эстонией — первый мирный договор, заключенный Советской Республикой с европейским буржуазным государством, приведший к установлению нормальных дипломатических отношений между ними. 12 июля 1920 г. был подписан аналогичный договор между РСФСР и Литвой, а 11 августа — между РСФСР и Латвией.
Особо хотелось бы остановиться на проблеме соотношения поддержки мировой революции и стремления советского правительства к установлению мирных отношений со всеми государствами и в первую очередь с соседними, в период польско-советской войны 1920 г. В это время советское руководство предприняло, пожалуй, наиболее серьезную за всю гражданскую войну практическую попытку «активизировать» революцию за пределами страны. Однако для исследователя важно установить — при каких конкретных обстоятельствах была сделана эта попытка?
Как известно, в августе 1918 г. правительство Советской России признало государственную независимость Польши.- Но нормальные, добрососедские отношения между Польшей и советскими республиками России, Украины и Белоруссии явно не складывались. С самого начала на внешнюю политику возрожденного польского государства решающее влияние оказывали буржуазно-помещичьи группировки, которые, с одной стороны, как огня боялись революционизирующего влияния Советской России на население Польши, с другой — все более проникались мыслью и желанием восстановить Польшу «от Балтийского до Черного моря» и предпринимали активные действия в этом направлении. Аннексионистские планы польских национал-экстремистов в отношении украинских, белорусских и литовских земель находили поддержку со стороны руководителей Антанты, что недвусмысленно проявилось на Парижской мирной конференции 1919 г. В 1919 г. имели место вооруженные столкновения польской военщины с частями Красной Армии на территории Западной Белоруссии и Литвы. Так что, строго говоря, польско-советская война началась не в 1920 г., как это общепринято считать, а значительно раньше. Правительство Советской России неоднократно предлагало польскому правительству прекратить конфронтацию и сесть за стол переговоров, подчеркивая, что Польше не угрожает никакая опасность со стороны Советского государства, и что «во взаимоотношениях России и Польши не существует ни одного вопроса: территориального, экономического или иного, который не мог бы быть решен мирно, путем переговоров, взаимных уступок и соглашений». Но все эти призывы остались без ответа. Более того, используя помощь и поддержку держав Антанты, и свое преобладающее влияние в правительстве и в армии, военная группировка во главе с Пилсудским, с ноября 1918 г. занимавшим пост главы государства и главнокомандующего вооруженными силами, упорно готовилась к вооруженной агрессии на Востоке. Завершающими акциями в этом процессе стали соглашения, достигнутые Пилсудским в апреле 1920 г., о совместных действиях с Петлюрой и с генералом Врангелем, возглавившим русские белогвардейские армии после отставки Деникина. 26 апреля начался пресловутый подход Пилсудского «на Советы», целью которого была аннексия большей части украинских и белорусских земель, а в целом вассализация Украины и Белоруссии. В начале фортуна была благосклонна к агрессору: в течение нескольких недель пилсудчикам удалось оккупировать значительную часть Украины, включая Киев, и ряд районов Белоруссии. Но вскоре ситуация круто изменилась. 5 июня 1920 г. Красная Армия начала контрнаступление, в ходе которого были освобождены Украина и занятые поляками белорусские земли. Преследуя агрессора, соединения Красной Армии углубились на территорию Польши. Выступая на заседании ВЦИК 17 июня 1920 г., наркоминдел РСФСР Г. В. Чичерин говорил: «Наша политика есть по-прежнему политика мира и это знают все... Мы не несем ни своего строя, ни своей власти на штыках, и это знают все...». Казалось, можно было лишь приветствовать такое заявление. Но не оно определяло настроения и помыслы, доминировавшие у тогдашних советских руководителей. Предпринятая параллельно и вслед за этим чичеринским высказыванием попытка советского руководства превратить справедливую оборонительную войну с панской Польшей в активную классово-наступательную войну, повела развитие событий по другому руслу. Тогда, на волне эйфории, вызванной первоначальными победами Красной Армии над польскими интервентами, многим руководящим деятелям Советской России и Коминтерна казалось, что появилась, наконец, реальная возможность для победы революции в Польше, вслед за ней в Германии, а далее и во всей Европе.
16 июня 1920 г. ВЦИК, правительства РСФСР и УССР обратились с воззванием к польским рабочим, крестьянам и легионерам с призывом прекратить бессмысленную, братоубийственную войну между трудящимися Польши и советских республик России и Украины. Наряду с этим в воззвании содержался призыв к свержению буржуазно-помещичьего строя в Польше.
Заседавший в разгар наступления Красной Армии в Польше II Конгресс Коминтерна обратился 19 июля к рабочим всех стран с призывом к солидарности с Советской Россией, а также с польскими пролетариями, которые «стараются использовать поражение своих эксплуататоров, чтобы нанести последний удар ослабленному классовому врагу, чтобы соединиться с русскими рабочими для совместной борьбы за освобождение». Заканчивался призыв здравицей в честь «Советской Польши».
Настроения в духе широко распространенного лозунга «Мы на горе всем буржуям, мировой пожар раздуем!» были присущи всем членам советского руководства. Мы не располагаем свидетельствами какого-либо активного противодействия такой линии в июле—августе 1920 г. и со стороны В. И. Ленина.
Горячим сторонником «привнесения революции» в Польшу выступал в то время 27-летний командующий Западным фронтом М. Н. Тухачевский, от действий которого в немалой степени зависело, как будут развиваться события на польско-советском фронте. Об этом свидетельствовал впоследствии он сам. В лекции, прочитанной им в Военной академии РККА в феврале 1923 г., есть специальный параграф «Революция извне» (показательно уже само название), в котором говорится: «Нет никакого сомнения в том, что, если бы на Висле мы одержали победу, то революция охватила бы огненным пламенем весь европейский материк. ...Революция извне была возможна. Капиталистическая Европа была бы потрясена до основания, и если бы не наши стратегические ошибки, не наш военный проигрыш, то, быть может, польская кампания явилась бы связующим звеном между революцией Октябрьской и революцией Западной-европейской».
30 июля в г. Белостоке был создан Польский Временный Революционный комитет (Польревком), призвавший польских трудящихся изгонять помещиков и капиталистов и строить Польскую Советскую Социалистическую Республику. В состав Комитета вошли: Ю. Мархлевский, Ф. Дзержинский, Ф. Кон, Э. Прухняк, Ю. Уншлихт. Историкам еще предстоит дать всестороннюю оценку деятельности этого органа, взявшего на себя функции Временного польского правительства. Но уже сейчас большинство исследователей сходятся на том, что наряду с принятием важных решений в интересах трудовых слоев населения, Польревком допустил серьезную ошибку: конфисковав на освобожденной части польской территории все помещичьи, казенные, монастырские и кост¨льные земли, не разделил их между безземельными и малоземельными крестьянами, а приступил к организации на них государственных хозяйств. Этим немедленно воспользовались правящие круги Польши для устрашения польского крестьянства всеобщей «коммунизацией» в случае прихода к власти «большевиков». Развернутая пилсудчиками активная пропагандистская кампания в этом направлении возымела свое действие. Многие польские крестьяне стали опасаться прихода «Советов». Настроения крестьянства, из которого рекрутировалась основная масса солдат польской армии, а также широкое распространение среди населения страны, только недавно обретшей независимость, идеи «национального единства» сыграли большую роль в том, что правящим кругам Польши удалось перегруппировать силы, укрепить армию и в целом овладеть ситуацией. На помощь полякам поспешила Антанта. 10 августа 1920 г. британский премьер-министр Д. Ллойд Джордж выступил в палате общин с большой речью, в которой всячески угрожал советскому правительству, если оно не прекратит наступления Красной Армии в Польше.
Между тем командование Красной Армии допустило в ходе польской кампании ряд ошибок стратегического и тактического характера, в результате которых далеко продвинувшиеся приблизившиеся к Варшаве соединения Красной Армии оказались в трудном положении. Сказалась также физическая и моральная усталость красноармейцев. Многие из них воевали уже пятый-шестой год. К тому же подавляющая часть поляков видела в штыках Красной Армии не символ классового освобождения, а символ национального порабощения. Все это привело к тому, что в середине августа 1920 г. польская армия сумела начать активное контрнаступление, в ходе которого Красная Армия стала откатываться назад, неся чувствительные потери. Однако, продвинуться так далеко на восток, как в апреле—мае 1920 г., поляки уже не смогли. 12 октября 1920 г. были подписаны условия предварительного мира между РСФСР, УССР и Польшей, военные действия прекратились. 18 марта 1921 г. в Риге был подписан мирный договор между РСФСР и УССР, с одной стороны, и Польшей — с другой. По условиям договора советско-польская граница устанавливалась значительно восточнее «линии Керзона», к Польше отходили Западная Украина и Западная Белоруссия.
На состоявшейся 22—25 сентября 1920 г. IX конференции РКП(б) развернулась острая дискуссия по поводу причин неудачи наступательных операций Красной Армии в Польше, а также относительно дальнейших перспектив мировой революции. Здесь можно согласиться с В. Г. Сироткиньш, что трезвой оценки событий придерживалось меньшинство делегатов конференции. Среди них: К. Б. Радек, И. И. Ходоровский, Д. В. Полуян, К. К. Юренев и др. Большинство же, в том числе Л. Д. Троцкий, Г. Е. Зиновьев, Ф. Э. Дзержинский, Н. И Бухарин, Л. Б. Каменев, полагали, что неудачи Красной Армии были вызваны причинами чисто субъективного свойства, поскольку, по их мнению, летом 1920 г. Европа была готова к социалистической революции.
Выступавший на конференции Зиновьев говорил о советско-польской войне как о «революционной войне со стороны Российской Советской Республики, имевшей целью помочь польским рабочим советизировать Польшу». Троцкий заявил: «Нам задача была дана прощупать под ребра белую Польшу, прощупать так крепко, чтобы из этого, может быть, получилась бы Советская Польша». Каменев завершил свое выступление словами: «Мы сделали вылазку, вылазка не удалась... Но надо быть в полной уверенности, что эта вылазка разбудила такие силы в Западной Европе, что, когда мы сделаем следующую вылазку, а мы сделаем ее несомненно, все равно, подпишем ли мир с Польшей, который предлагает Владимир Ильич, или нет, все равно вылазка будет сделана и она будет победоносной». Последние слова свидетельствуют, в сколь непростой, чем-то напоминающей дни Бреста, внутрипартийной и. внутри правительственной обстановке пришлось осенью 1920 г. добиваться В. И. Ленину и Г. В. Чичерину заключения очень необходимого для страны мира с поляками.
Закономерен вопрос: чем объяснить столь упорно отстаиваемое, нереалистичное видение многими советскими и коминтерновскими деятелями того времени международной ситуации и непосредственных перспектив «мировой революции»? Ведь прошло уже 5 лег с тех пор, как была опубликована, например, работа Ленина «Крах II Интернационала», широко были известны и другие его труды, содержавшие доказательные выводы о том, что революция в той или иной стране может свершиться только при наличии революционной ситуации, отражающей высокую степень зрелости объективных и субъективных условий для завоевания власти рабочим классом. Через какую же пелену надо было смотреть на мир, чтобы не увидеть, что в 1920 г. ни в одной капиталистической стране не было отмеченных признаков революционной ситуации или реальных условий для их появления? Думается, что ответ на поставленный вопрос помогает дать опубликованная в июне 1920 г. работа Ленина «Детская болезнь „левизны" в коммунизме», с тем лишь добавлением, что от рецидивов этой болезни, как нам представляется, не сумел еще к тому времени в известной степени избавиться до конца и сам автор этой работы. Рассматривая «левизну» как «детскую болезнь» молодых коммунистических партий, Ленин призывал коммунистов видеть новые формы, приобретаемые социалистическим движением, овладевать всеми средствами и приемами трудного искусства политического руководства. Он разъяснял, что политика и тактика партии должны быть основаны на объективном, научном учете всех классовых сил как внутри данной страны, так и в других государствах. Ленин резко критиковал догматизм «левых», не желавших считаться с изменяющейся обстановкой, творчески развивать и применять революционную теорию. Особое значение он придавал умению партии правильно относиться к допущенным ею ошибкам. «Открыто признать ошибку,— писал Ленин,— вскрыть ее причины, проанализировать обстановку, ее породившую, обсудить внимательно средства исправить ошибку — вот это признак серьезной партии, вот это исполнение ею своих обязанностей, вот это — воспитание и обучение класса, а затем и массы».
Конечно, революции никогда не могут свершаться людьми равнодушными, пассивными, лишенными гражданского темперамента. Однако, свойственные многим (и не только российским) революционерам нетерпение и утопические взгляды стали серьезной помехой строительству новой жизни, когда на смену «революционному романтизму» периода борьбы за власть пришло время умело и компетентно распорядиться завоеванной властью, требующее принятия взвешенных решений, основанных на глубоко научном, профессиональном, реалистичном и, если угодно, хладнокровном анализе всех факторов, определяющих внутреннее и международное положение государства. Выработка дальнейшей внешнеполитической стратегии и тактики по-прежнему проходила в условиях острых дискуссий между сторонниками левого революционаризма и последователями Ленина, отстаивавшими реальный взгляд на внешние условия развития страны.
В 1921 г. партия в итоге большой внутренней борьбы совершила крутой поворот — от «военного коммунизма» к новой экономической политике, Поворот такой важности и такого масштаба во внутренней политике не мог не отразиться на подходах руководства партии и государства и к вопросам внешне? политическим. Историкам предстоит еще реконструировать весь механизм такого поворота и дать полную картину связанных с ним обстоятельств, К этому времени кардинально изменилось международное положение Страны Советов. С окончанием гражданской войны, завершившейся поражением внутренней контрреволюции и разгромом интервентов, в жизни Советского государства началась, по определению Ленина, такая полоса, «когда наше основное международное существование в сети капиталистических государств отвоевано».
Становилось ясно, что надежды на мировую революцию не оправдались и молодой Советской Республике предстоит строить социализм в одиночку, в условиях капиталистического окружения. Вопросы формирования дальнейшего курса партии в области внутренней и внешней политики детально обсуждались на X съезде РКП(б) (8—16 марта 1921 г.).
Выступая на съезде с докладом о политической деятельности ЦК, В. И. Ленин подчеркивал: «Мы научились за три года понимать, что ставка на международную революцию не значит — расчет на определенный срок и что темп развития, становящийся все более быстрым, может принести к весне революцию, а может и не принести. И поэтому мы должны уметь так сообразовать свою деятельность с классовыми соотношениями внутри нашей страны и других стран, чтобы мы длительное время были в состоянии диктатуру пролетариата удержать и, хотя бы постепенно, излечивать все те беды и кризисы, которые на нас обрушиваются». Обосновав необходимость добиваться установления с капиталистическими странами мирных и торговых отношений, Ленин развернул широкую аргументацию в пользу быстрейшего заключения торговых договоров с западными странами (даже ценой некоторых уступок со стороны Советской России) и предоставления концессий зарубежным капиталистам, поскольку «иной возможности подтянуть свою технику до современного уровня у нас нет». После бурных дискуссий делегаты X съезда приняли ряд резолюций по вопросам внутренней жизни, а также резолюцию «Советская Республика в капиталистическом окружении». В ней отмечалось, что отражение интервенции обеспечило Советскому государству возможность вступить в общение с капиталистическими странами «на основе взаимных обязательств политического и торгового характера». Съезд поставил перед советской внешней политикой задачу превратить завоеванную новую мирную передышку в длительный мир, вывести страну из состояния внешнеполитической и экономической изоляции и установить «постоянные мирные отношения со всеми государствами». При этом особое внимание обращалось на необходимость установления нормальных торговых отношений Советской Республики с другими странами путем предоставления концессий, заключения торговых договоров и соглашений.
16 марта 1921 г., в день окончания X съезда, было подписано торговое соглашение между правительствами РСФСР и Великобритании, положившее начало фактическому признанию Советской России крупными капиталистическими державами. Вскоре после этого были заключены торговые соглашения РСФСР с Германией и Италией. Однако подавляющее большинство капиталистических стран продолжало занимать позицию непризнания по отношению к Советскому государству.
Характеризуя международную ситуацию середины 1921 г., Ленин отмечал, что сложилось, «хотя и крайне непрочное, крайне неустойчивое, но все же такое равновесие, что социалистическая республика может существовать — конечно, недолгое время — в капиталистическом окружении». А непрочным и неустойчивым это равновесие являлось вследствие позиции международной буржуазии, которая, не имея «возможности вести открытую войну против Советской России, выжидает, подкарауливает момент, когда обстоятельства позволят ей возобновить: эту войну». В то же время, исходя из объективных экономических закономерностей мировых взаимосвязей, Ленин напоминал, что «есть сила большая, чем желание, воля и решение любого из враждебных правительств или классов, эта сила — общие экономические всемирные отношения, которые заставляют их вступить на этот путь сношения с нами».
В 1921 г. сдержаннее, чем прежде, становятся прогнозы относительно перспектив победы мировой революции, исходящие из рядов международного коммунистического движения. Состоявшийся 22 июня—12 июля 1921 г. в- Москве III Конгресс Коминтерна имел своей целью выработать новый стратегический и тактический курс, рассчитанный на более затяжной характер революционного кризиса. Выступая 5 июля на конгрессе, Ленин отмечал: «Еще до революции, а также и после нее, мы думали: или сейчас же, или, по крайней мере, очень быстро, наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых, или, в противном случае, мы должны погибнуть... Но в действительности движение шло не так прямолинейно, как мы этого ожидали». Не отказываясь от своей главной цели — свержения капитализма во всех странах, установления диктатуры пролетариата и создания «единой международной Советской Республики», III конгресс Коминтерна подчеркивал в принятых им документах, что «мировая революция, т.е. разложение капитализма, накопление революционной энергии пролетариата, организация его боевую, победоносную силу, потребует длительного периода революционной борьбы». В выступлениях Ленина на конгрессе проводилась мысль о неверности разделяемой многими участниками конгресса так называемой «теории наступления», суть которой в ориентации на немедленный, прямой штурм капитализма, не считаясь с тем, имеются для этого соответствующие условия или нет. В противовес этому Ленин ставил вопрос о переходе революционных сил от штурма к осаде, о необходимости трезвого учета обстановки и основательной подготовки коммунистов, всех революционеров к решающим действиям. Высказавшись против «теории наступления», Ленин подчеркивал: «Если конгресс не будет вести решительного наступления против таких ошибок, против таких „левых" глупостей, то все движение осуждено на гибель».
К. началу 20-х гг. стала приобретать четкие очертания советская концепция мирного сосуществования государств с различным социальным строем. «Наш лозунг,— подчеркивал Г.В. Чичерин, выступая на заседании ВЦИК 17 июня 1920 г.,— был и остается один и тот же: мирное сосуществование с другими правительствами, каковы бы они ни были. Сама действительность привела нас и другие государства к необходимости создания длительных отношений между рабоче-крестьянским правительством и капиталистическими правительствами». По мнению В.И. Ленина, в основу таких отношений следовало поставить соревнование в мирных условиях и на равных «большевистских принципах» с «обычными идеями демократического управления» (т. е. с буржуазно-демократическими принципами) во всех сферах жизни. При этом Ленин настойчиво ставил вопрос не только о соревновании, но и о необходимости экономического сотрудничества между государствами, представляющими разные системы собственности.
Мирное сосуществование Ленин увязывал, по крайней мере теоретически, с необходимостью гарантировать со стороны Советского правительства абсолютное невмешательство во внутренние дела других государств. «Мы за союз со всеми странами,— подчеркивал он,— никого не исключая». Девятый Всероссийский съезд Советов (23—28 декабря 1921 г.) обратился к правительствам соседних и всех других государств с призывом положить в основу их внешней политики принцип «мирного и дружественного сожительства с советскими республиками».
Рассматривая политику мирного сосуществования как принципиально новый путь обеспечения благоприятных внешнеполитических условий социалистического строительства в Советской стране, Ленин формулировал и новые подходы в отношении мировой революции и интернациональных задач советских трудящихся. «Сейчас,— говорил он в речи при закрытии X Всероссийской конференции РКП(б),— главное свое воздействие на международную революцию мы оказываем своей хозяйственной политикой... На это поприще борьба перенесена во всемирном масштабе. Решим мы эту задачу — и тогда мы выиграли в международном масштабе наверняка и окончательно». Иными словами, Ленин ставил задачу долгосрочного порядка: обеспечить прежде всего демонстрационное воздействие социализма на ход мирового развития, добившись более высокой производительности труда по сравнению с капиталистическими странами, более высокого уровня жизни населения и таким путем выявить и доказать преимущества социализма перед капитализмом.
Подведем итоги. В первые послереволюционные годы внешнеполитическая доктрина Советского государства отражала попытку соединить в себе два компонента, две линии: а) ориентацию на мировую революцию и готовность, стремление и попытки поддержать народы, борющиеся за свое социальное и национальное освобождение; б) стремление к мирным отношениям со всеми странами и народами, включая и капиталистические, с целью обеспечить мирные условия дальнейшего существования и развития возникшего в России нового строя. Однако по мере развития событий, под воздействием реальной действительности в рамках этой доктрины произошел значительный поворот. «Выпадения» или «чистой замены» какой-либо из линий, на наш взгляд, не было, но соотношение, удельный вес каждой из них в общей сумме внешнеполитических ориентиров, равно как их понимание и подходы к ним, менялись весьма существенно.
На первый план выдвинулось и в реальных деяниях стало доминирующим стремление обеспечить мирные условия дальнейшего развития Советского государства, сформировалась и была провозглашена концепция мирного сосуществования государств с различным общественным строем в качестве одного из магистральных, ведущих направлений внешней политики Страны Советов. На смену радужным ожиданиям и надеждам на близкую «мировую революцию» приходило, правда с большой натугой, трезвое осознание многообразия форм и длительности революционных процессов, реалистичное видение сложности путей дальнейшего развития разных стран и континентов. Провозглашенный и проводимый советским руководством в жизнь принцип интернациональной солидарности, поддержки всех направлений революционного и национально-освободительного движения мог теперь опираться на солидный практический опыт, повелительно диктующий необходимость прежде чем предпринимать какую-либо акцию, дать четкий ответ на вопросы— в каких формах и объеме может быть оказана Страной Советов поддержка революционных и демократических сил в других странах, как соотносится эта поддержка с национально-государственными и общественными интересами народов Советской России, каково реальное соотношение национальных и интернациональных задач советского общества с учетом приоритетности политики мирного сосуществования в общей системе внешнеполитических ориентиров Советского государства? Международная деятельность Советского государства, его внешняя политика становились более ориентированными на практические потребности развития страны. Вместе с тем продолжало сохраняться то ослабевавшее, то усиливавшееся несоответствие между практическими внешнеполитическими задачами государства и классово-партийными идеологическими концепциями и установками, положенными в основу его международной деятельности.
Цит. по: Нежинский Л.Н. Внешняя политика советского государства в 1917-1921 годах: курс на «мировую революцию» или на мирное сосуществование? // История СССР. 1991. No6. С. 3-25.