I. НАРАСТАНИЕ ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНОГО КРИЗИСА
В 1916 – 1917 гг.
Из показаний А.Д. Протопопова Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства о состоянии страны к зиме 1916/1917 гг.
Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны – на громадную убыль... Пути сообщения в полном расстройстве, что чрезвычайно осложнило экономическое и военное положение. Зимою 1916 г. вследствие заноса под снегом было 60000 вагонов с топливом, продовольствием и фуражом. Наборы обезлюдили деревню, остановили землеобрабатывающую промышленность; ощутился громадный недостаток рабочей силы... Деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков тоже была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций... Товара было мало, цены росли, развилась продажа "из-под полы", получилось "мародерство"... Искусство, литература, ученый труд были под гнетом; рабочих превратили в солдат, солдат - в рабочих. Армия устала, недостатки всего понижали ее дух... Упорядочить дело было некому.... при общей розни среди исполнительной власти...
Цит. по: История отечества в документах. 1917-1993 гг. М., 1994. Часть 1. 1917-1920 гг. С. 8.
Из журнала No 141 Особого Совещания
Для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства, о положении в России в начале 1917 г.
4 февраля 1917 г.
Член Государственного Совета А.И. Гучков высказал, что с начала войны не было еще такого критического для России момента как тот, который переживается нами ныне. Долго надвигавшийся кризис в области удовлетворения наших потребностей в продовольствии, топливе и сырых материалах – наступил. Последствия его будут очень тяжелы; остановка многих заводов в их числе и работающих на оборону, серьезные продовольственные затруднен угнетенное состояние духа в широких кругах населения - все это не только нанесет материальный ущерб делу снабжения армии, но помимо того может явиться также тяжким моральным ударом по армии... Перед лицом надвинувшейся грозной опасности, А.И. Гучков испытывает величайшую тревогу при мысли о том, знает ли Государь о всей серьезности положения, доложено ли Ему о размерах и значении переживаемого страною кризиса.
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 385 – 386.
Телеграмма М.В. Родзянко Николаю II о положении в Петрограде
26 февраля 1917 г.
Положение серьезное. В столице - анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всяческое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца.
Цит. по: История отечества в документах. 1917-1993 гг. М., 1994. Часть 1. 1917-1920 гг. С.12.
Телеграмма С.С. Хабалова генералу М.В. Алексееву о беспорядках в столице
27 февраля 1917 г.
Прошу доложить Его Императорскому Величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог.
Большинство частей одна за другими изменили своему долгу, отказываясь сражаться против мятежников.
Другие части побратались с мятежниками и обратили свое оружие против верных Его Величеству войск. Оставшиеся верными долгу, весь день боролись против мятежников, понеся большие потери. К вечеру мятежники овладели большею частью столицы. Верными присяге остаются небольшие части полков, стянутые у Зимнего Дворца.
Цит. по: История отечества в документах. 1917-1993 гг. М., 1994. Часть 1. 1917-1920 гг. С.12. (Документ исправлен в соответствии с современной орфографией. Г. Будник)
Л.Д. Троцкий О Февральской революции
Февральское восстание именуют стихийным... в феврале никто заранее не намечал путей переворота; никто не голосовал по заводам и казармам вопроса о революции; никто сверху не призывал к восстанию. Накоплявшееся в течение годов возмущение прорвалось наружу, в значительной мере неожиданно для самой массы.
Цит. по: Троцкий Л.Д. История русской революции // К истории русской революции. М., 1990. С. 373.
Из воспоминаний В.В. Шульгина О Февральской революции
... Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылышком власти хвалить ее или порицать... Мы способны были в крайнем случае безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи... Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала у нас кружилась голова и немело сердце... С первого же мгновения этого потопа отвращение залило мою душу... Боже, как это было гадко!.. Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому еще более злобное бешенство. - Пулеметов!
Пулеметов - вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя...
Увы - этот зверь был... Его Величество русский народ...
То, чего мы боялись, чего во что бы то ни стало хотели избежать, уже было фактом. Революция началась.
Цит. по: Шульгин В.В. Дни. 1920. М., 1989. С. 181-182, 184-185.
Солженицын А. из «Размышлений о февральской революции»
Часть IV. Причины и суть этой революции (после 10 марта 1917)
«Человеческий ум всегда требует причин для всех событий. И не честно уклоняться назвать их, кто как умеет.
В истории Февральской революции редко кем оспаривается полная неожиданность ее для всех: и для властей, и для разжигавших ее думских … кругов, и для всех революционных партий — эсеров, меньшевиков и большевиков, и для западных дипломатов в Петрограде, и уж тем более для остальной России — для Действующей Армии, для провинции, для крестьянства.
Отсутствие партийных усилий, неподготовленность партийными заданиями (агитация партий лишь потом нагоняла события), особенно поражает умы, привыкшие к революционному объяснению. В таких случаях всегда выдвигается слово «стихийный». Но по неучастию всей России мы ясно видим, что стихии — не было.
Одни преимущественно объясняют хлебными перебоями в Петрограде — даже не перебоями, а только слухам, что хлеб скоро ограничат. Мы уже разобрали, что это — не объяснение.
Другие указывают неоспоримо на многолюдность, уродливость и бездеятельную развращенность петроградского гарнизона. Реально в дни Февраля он был главной действующей силой. И все же городской гарнизон — не поднимается до уровня исторической причины, хотя бы как частное проявление более обширной причины — войны.
При явности неучастия всех партий Георгий Катков настойчиво разрабатывает мысль, что главной движущей силой петроградских волнений были немецкие агенты и немецкие деньги: хотя притекания последних нельзя доказать документально, но есть признаки. Несомненно, зная приемы германской дипломатии и тотальной войны, текущего разложения противника, можно не сомневаться, что германские усилия и деньги настойчиво прилагались к общественному взрыву в воюющей России, кому-то же они платили, не без влияния они остались и на огромный размах забастовочного движения в Петрограде, конечно они поддували и хлебные слухи (хотя лозунг «долой войну» не только немецкого происхождения, он вполне внушался и обрыдлостью войны). Несомненна немецкая заинтересованность и немецкая подталкивающая рука - но ведь почти только в одном Петрограде (из провинции — разве что в Николаеве) и не в масштабах столь удавшегося всероссийского взрыва, превзошедшего все немецкие расчеты. Позже, с весны, немцы перенесут свою поддержку на единственную пораженческую партию большевиков и с этого времени действительно станут постоянной силой хода нашей революции. Но в Феврале хоть и могли быть немецкие дрожжи — однако российская опара взялась! — и это заставляет нас искать российские причины внутренние. «Немецкую» причину полезнее недооценить, чем переоценить.
Говоря о причинах, мы, очевидно, должны иметь в виду залегающие обстоятельства - глубокие по природе, длительные во времени, которые сделали переворот принципиально осуществимым, а не толчки, непосредственно поведшие к перевороту. Толчки могут разрушить только нестабильную систему. А — отчего она стала нестабильной?
К таким причинам мы имеем право отнести всю войну в целом. <…>
… война, безусловно, сыграла губительную роль. Вся эта война была ошибкой трагической для всей тогдашней Европы, а для России и трудно исправимой. Россия была брошена в ту войну без всякого понимания международного хода событий, при сторонности ее главному европейскому конфликту, при несогласии ее авторитарного строя с внешним демократическим союзом. Она брошена была без сознания новизны этого века и тяготеющего состояния самой себя. Все избывающие здоровьем крупные силы крепкой нации были брошены не в ту сторону, создалось неестественное распределение человеческих масс и энергий, заметно перегрузилась и смешалась администрация и организация, ослаб государственный организм. И даже вс¨ это было бы еще ничего, если б не традиционная накаленная враждебность между обществом и властью. В поле этой враждебности образованный класс то и дело сбивался на истерию, правящая прослойка — на трусость. <…>
И все же не сама по себе война определила революцию. Ее определял издавний страстный конфликт общества и власти, на который война наложилась. Все назревание революции было не в военных, не в экономических затруднениях как таковых, но — в интеллигентском ожесточении многих десятилетий, никогда не пересиленном властью.
Очевидно, у власти было два пути, совершенно исключавших революцию. Или — подавление, сколько-нибудь последовательное и жестокое (как мы его теперь узнали), — на это царская власть была не способна прежде всего морально, она не могла поставить себе такой задачи. Или — деятельное, неутомимое реформирование всего устаревшего и не соответственного. На это власть тоже была не способна — по дремоте, по неосознанию, по боязни. И она потекла средним, самым губительным пут¨м: при крайнем ненавистном ожесточении общества — и не давить, и не разрешать, но лежать попер¨к косным препятствием.
Монархия — как бы заснула. После Столыпина она не имела ясной активной программы действий, закисала в сомнениях. Слабость строя подходила к опасной черте. Нужны были энергичные реформы, продолжающие Столыпина, - их не предприняли. Власть продремала и перестаревшие сословные пережитки, и безмерно затянувшееся неравноправие крестьянства, и затянувшуюся неразрешнность рабочего положения. Даже только эти явления имея в виду, невозможно было ответственно вступать ни в японскую войну, ни в Мировую. А затем власть продремала и объем потерь, и народную усталость от затянувшейся этой войны.
Накал ненависти между образованным классом и властью делал невозможным никакие конструктивные совместные меры, компромиссы, государственные выходы, а создавал лишь истребительный потенциал уничтожения. Образованное общество в свою очередь играло крестьянством как картой, то раззаряло его на несуществующие земли, то препятствовало его равноправию и волостному земскому самоуправлению. Если бы крестьянство к этой войне уже было бы общественно-равноправно, экономически устроено и не таило бы сословных унижений и обид — петроградский бунт мог бы ограничиться столичными эпизодами, но не дал бы губительного раската революции с марта по осень.
Даже и этот смертельный внутригосударственный разрыв и при всей затянувшейся войне не произвел бы революции — при администрации живой, деятельной, ответственной, не огруженной тысячами паразитов. Но в дремоте монархии стали традиционны отменно плохие назначения на гражданские и военные посты людей самоублаженных, ленивых, робких, не способных к решительным действиям в решительный час.
Стояла Россия веками — и дремалось, что ее существование не требует настойчивого изобретательного приложения сил. Вот так стоит — и будет стоять.
Эта дремота была — шире чем только администрации, это была дремота всего наследственного привилегированного класса—дворянства, особенно в его титулованных, высоко-бюрократических, великокняжеских и гвардейских кругах. Этот класс, столько получивший от России за столетия, и все авансом, — теперь в переходную напряженную пору страны в лучшем случае выделял немногочисленных честных служак, а то — вождей взволнованного общества, а то даже — и революционеров, в главной же и высшей своей части так же дремал, беззаботно доживая, без деятельного поиска, без жертвенного беспокойства, как отдать животы на благо царя и России. Правящий класс потерял чувство долга, не тяготился своими незаслуженными наследственными привилегиями, перебором прав, сохраненных при раскрепощении крестьян, своим все еще, и в разорении, возвышенным состоянием. Как ни странно, но государственное сознание наиболее покинуло его. И в грозный декабрь 1916 дворянство, погубившее эту власть, еще от нее же и отшатнулось с громкими обличениями.
Но и при всем том на краю пропасти еще могла бы удержать страну сильная авторитетная Церковь. Церковь-то и должна была создать противоположное духовное Поле, укрепить в народе и обществе сопротивление разложению. Но (до сих пор сотрясенная безумным расколом XVII века) не создала такого. В дни величайшей национальной катастрофы России Церковь - и не попыталась спасти, образумить страну. Духовенство синодальной церкви, уже два столетия как поддавшееся властной императорской длани. — утеряло высшую ответственность и упустило духовное руководство народом. Масса священства затеряла духовную энергию, одряхла. Церковь была слаба, высмеяна обществом, священники принижены среди сельской паствы. Не случайно именно семинарии становились рассадниками атеизма и безбожия, там читали гектографическую запрещенную литературу, собирали подпольные собрания, оттуда выходили эсерами.
Как не заметить, что в страдные отречные дни императора — ни один иерарх (и ни один священник) православной Церкви, каждодневно возносивший непременные за Государя молитвы, — не поспешил к нему поддержать и наставить?
Но еще и при этом всем — не сотряслась бы, не зинула бы пропастью страна, сохранись крестьянство ее прежним патриархальным и богобоязненным. Однако за последние десятилетия обидной послекрепостной неустроенности, экономических метаний через дебри несправедливостей — одна часть крестьянства спивалась, другая разжигалась неправедной жаждой к дележу чужого имущества — уже во взростьи были среди крестьян те убийцы и поджигатели, которые скоро кинутся на помещичьи имения, те грабители, которые скоро будут на части делить ковры, разбирать сервизы по чашкам, стены по кирпичикам, бель¨ и кресла - по избам. Долгая пропаганда образованных тоже воспитывала этих дележников. Это уже не была Святая Русь. Дележ чужого готов был взреветь в крестьянстве без памяти о прежних устоях, без опоминанья, что все худое выпрет боком и вскоре так же точно могут ограбить и делить их самих. (И разделят...)
Падение крестьянства было прямым следствием падения священства. Среди крестьян множились отступники от веры, одни пока еще молчаливые, другие — уже разверзающие глотку: именно в начале XX века в деревенской России заслышалась небывалая хула в Бога и в Матерь Божью. По селам разыгрывалось злобное бесцельное озорство молодежи, небывалое прежде. …
Я еще сам хорошо помню, как в 20-е годы многие старые деревенские люди уверенно объясняли:
— Смута послана нам за то, что народ Бога забыл.
И я думаю, что это привременное народное объяснение уже глубже всего того, что мы можем достичь и к концу XX века самыми научными изысканиями.
И даже — еще шире. При таком объяснении не приходится удивляться, что российская революция (с ее последствиями) оказалась событием не российского масштаба, но открыла собою всю историю мира XX века - как французская открыла XIX век Европы, — смоделировала и подтолкнула все существенное, что потом везде произойдет. В нашей незрелой и даже несостоявшейся февральской демократии пророчески проказалась вся близкая слабость демократий процветающих — их ослепленная безумная попятность перед крайними видами социализма, их неумелая беззащитность против террора.
Теперь мы видим, что весь XX век есть растянутая на мир та же революция.
Это должно было грянуть над всем обезбожевшим человечеством. Это имело всепланетный смысл, если не космический.
Могло бы, воля Божья, начаться и не с России. Но и у нас хватало грехов и безбожия. <…>
Февральские деятели, без боя, поспешно сдав страну, почти все уцелели, хлынули в эмиграцию и все были значительного словесного развития — и это дало им возможность потом десятилетиями изображать свой распад как торжество свободного духа. Очень помогло им и то, что грязный цвет Февраля все же оказался светлей черного злодейства коммунистов. Однако если оценивать февральскую атмосферу саму по себе, а не в сравнении с октябрьской, то надо сказать – и, я думаю, в «Красном Колесе» это достаточно показано: она была духовно омерзительна, она с первых часов ввела и озлобление нравов и коллективную диктатуру над независимым мнением (стадо), идеи ее были плоски, а руководители ничтожны.
Февральской революцией не только не была достигнута ни одна национальная задача русского народа, но произошел как бы национальный обморок, полная потеря национального сознания. Через наших высших, представителей мы как нация потерпели духовный крах. У русского духа не хватило стойкости к испытаниям.
Тут, быстротечно, сказалась модель опять-таки мирового развития. Процесс померкания национального сознания перед лицом всеобщего «прогресса» происходил и на Западе, но - плавно, но - столетиями, и развязка еще впереди».
Цит. по: А. Солженицын Размышления над февральской революцией // Российская газета. 27 февраля 2007 г. (№ 40)
III. ПАДЕНИЕ САМОДЕРЖАВИЯ
Из дневника Николая П об обстоятельствах его отречения от престола
2 марта 1917 г.
Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, так как с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский (Рузский Н.В. – в это время – командующий Северным фронтом – прим. авт.-сост) передал этот разговор в ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 1/2 ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии, нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого.
Кругом измена и трусость и обман!
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 385 – 386.
Манифест об отречении государя императора Николая П и о сложении с себя верховной власти
2 марта 1917 г.
Проект акта об отречении был составлен В.В. Шульгиным. Первоначально предполагалось, что царь отречется в пользу сына при регентстве великого князя Михаила Александровича, однако Исполком Петроградского Совета потребовал, чтобы эта часть манифеста была изменена. Временное правительство в обход решения Исполкома поручило своим посланцам добиваться отречения в пользу сына при регентстве Михаила. Николай сам отказался от подобной формулы, мотивируя это болезнью цесаревича Алексея и своими отцовскими чувствами. Он предпочел передать трон Михаилу, нарушив тем самым закон о престолонаследии. Одновременно с Манифестом царь подписал еще два документа: указы о назначении князя Г.Е. Львова председателем Совета министров и великого князя Николая Николаевича верховным главнокомандующим. На указах ставилось время - 2 часа, а на Манифесте - 15 часов 15 минут, хотя они были подписаны в 23 часа 40 минут. Таким образом, создавалась видимость законности и преемственности новой власти - Временного правительства, якобы назначенного царем до его отречения.
Начальнику Штаба
В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года по-работить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России, почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною Думою признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с СЕБЯ Верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ Брату НАШЕМУ Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем ЕГО на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату НАШЕМУ править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего долга перед ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ЕМУ, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и силы. Да поможет Господь Бог России.
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 391.
Акт об отказе Великого князя Михаила Александровича от восприятия верховной власти
3 марта состоялась встреча членов Временного комитета и Временного правительства с Михаилом Романовым. Лишь один П.Н. Милюков высказался за провозглашение Михаила императором. Его поддержал прибывший позднее А.И. Гучков, остальные были против. Выслушав всех, Михаил удалился с М.В. Родзянко и Г.Е. Львовым в соседнюю комнату и, вскоре выйдя из нее, сообщил, что решил не принимать верховную власть до решения Учредительного собрания.
Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне императорский всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народных.
Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял я твердое решение в том случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием чрез представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского.
Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 392 – 393.
IV. ДВОЕВЛАСТИЕ
Из сообщения газеты «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» о принятии политических требований Исполкома Петроградского Совета Временным комитетом Государственной Думы (в ночь с 1 на 2 марта 1917 г.)
3 марта 1917 г.
...В порядке дня заседания Совета стоял доклад исполнительной комиссии, который содержал изложение результатов переговоров его с Временным комитетом Государственной думы об образовании Временного правительства и об отношении к нему исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. Исполнительный комитет, отказавшись от участия во Временном правительстве, выставил ему следующие требования:
1) полная и немедленная амнистия по всем делам политическим, религиозным, террористическим покушениям, военным восстаниям и т.п.;
2) политическая свобода во всех формах: свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек. Свободы эти должны быть распространены и на военнослужащих на действительной военной службе.
Оба эти требования были приняты думским комитетом. Не принято было предложение:
3) об устроении армии на началах самоуправления, так как думский комитет считал невозможным в момент войны вводить в войсках порядок, не испробованный ни в одной армии мира. В результате переговоров думский комитет согласился на следующую формулировку этого пункта: при сохранении строгой воинской дисциплины в строю, устранение для солдат всех ограничений в пользовании всеми общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам России;
4) организация народной милиции для несения службы по охране порядка с подчинением ее местным самоуправлениям, избранным на основах всеобщего, равного и тайного голосования;
5) отмена всех сословных, национальных и религиозных ограничений;
6) гарнизон Петрограда остается в городе и не разоружается.
Все эти требования были приняты думским комитетом единогласно.
Отвергнут был вопрос о немедленном введении демократической республики, так как форма управления российским государством должна быть установлена Учредительным собранием, созыв которого является ближайшей целью учреждаемого Временного правительства...
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 392.
Из декларации Временного правительства о программе его деятельности
3 марта 1917 г.
Декларация Временного правительства была согласована с Исполкомом Петроградского Совета, который призвал депутатов Совета поддержать политику правительства постольку, поскольку оно идет по линии осуществления намеченных задач.
Граждане!
Временный комитет членов Государственной думы при содействии и сочувствии столичных войск и населения достиг в настоящее время такой степени успеха над темными силами старого режима, который дозволяет ему приступить к более прочному устройству исполнительной власти. <...>
В своей настоящей деятельности кабинет будет руководиться следующими основаниями:
1) Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе: террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям и т д.
2) Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями.
3) Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений.
4) Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, тайного и прямого голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.
5) Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления.
6) Выборы в органы местного самоуправления на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.
7) Неразоружение и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении.
8) При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы – устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам.
Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления в осуществлении вышеизложенных реформ и мероприятий.
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 393 – 394.
Набоков В. Д. Временное правительство и его министры.
(Керенский, Львов, Гучков, Коновалов, Милюков)
Заседания Временного правительства неизменно начинались с очень большим запаздыванием. Министры приходили в заседание всего до последней степени утомленные. Работа каждого из них, конечно, превышала нормальные человеческие силы. В заседаниях часто рассматривались очень специальные вопросы, чуждые большинству, и министры часто полудремали, чуть-чуть прислушиваясь к докладу. Оживленные и страстные речи начинались только в закрытых заседаниях, а также в заседаниях с «контактной комиссией» Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов.
Мне хотелось бы здесь свести мои впечатления, как о Керенском, так и о других членах Временного правительства. Я не собираюсь давать им исчерпывающую характеристику: для этого у меня, прежде всего, нет достаточного материала. Но, как-никак, я встречался со всеми этими людьми ежедневно в течение двух месяцев; я видел их в очень важные и ответственные минуты, я мог пристально наблюдать их, а потому полагаю, даже и отрывочные мои впечатления не лишены некоторого интереса и могут со временем, когда эти мои заметки в том или другом виде будут использованы, войти в общую массу исторических материалов о русской революции и ее деятелях. Начну с Керенского.
В большой публике его стали замечать только со времени его выступлений в Государственной думе. Там он в силу партийных условий фактически оказался в первых рядах, и, так как он во всяком случае был головой выше той серой компании, которая его в Думе окружала, – так как он был недурным оратором, порой даже очень ярким, а поводов к ответственным выступлениям было сколько угодно, то естественно, что за четыре года его стали узнавать и замечать. При всем том, настоящего, большого, общепризнанного успеха он никогда не имел. Никому бы не пришло в голову поставить его, как оратора, рядом с Маклаковым или Родичевым или сравнить его авторитет, как парламентария, с авторитетом МИЛЮКОВА или Шингарева. Партия его в четвертой Думе была незначительной и маловлиятельной. Позиция его по вопросу о войне была, в сущности, чисто циммервальдовской. Все это далеко не способствовало образованию вокруг его имени какого-либо ореола. Он это чувствовал, и так как самолюбие его – огромное и болезненное, а самомнение – такое же, то естественно, что в нем очень прочно укоренились такие чувства к своим выдающимся политическим противникам, с которыми довольно мудрено было совместить стремление к искреннему и единодушному сотрудничеству. Я могу удостоверить, что Керенский не пропускал случая отозваться о Милюкове с недоброжелательством, иронией, иногда с настоящей ненавистью. При всей болезненной гипертрофии своего самомнения, он не мог не сознавать, что между ним и Милюковым – дистанция огромного размера.
Милюков вообще был несоизмерим с прочими своими товарищами по кабинету, как умственная сила, как человек огромных, почти неисчерпаемых знаний и широкого ума. Я ниже постараюсь определить, в чем были недостатки его, по моему мнению, как политического деятеля. Но он имел одно огромное преимущество: позиция его по основному вопросу, – тому вопросу, от решения которого зависел весь ход революции, вопросу о войне, – позиция эта была совершенно ясна и определенна и последовательна, тогда как позиция «заложника демократии» была и двусмысленной, и недоговоренной, и, по существу, ложной. В Милюкове не было никогда ни тени мелочности, тщеславия, – вообще, личные его чувства и отношения в ничтожнейшей степени отражались на его политическом поведении; оно ими никогда не определялось. Совсем наоборот у КЕРЕНСКОГО. Он весь был соткан из личных импульсов.
Трудно даже себе представить, как должна была отражаться на психике Керенского та головокружительная высота, на которую он был вознесен в первые недели и месяцы революции. В душе своей он все-таки не мог не сознавать, что все это преклонение, идолизация его – не что иное, как психоз толпы, – что за ним, Керенским, нет таких заслуг и умственных или нравственных качеств, которые бы оправдывали такое истерически-восторженное отношение. Но несомненно, что с первых же дней душа его была «ушиблена» той ролью, которую история ему – случайному, маленькому человеку – навязала, и в которой ему суждено было так бесславно и бесследно провалиться.
С болезненным тщеславием в Керенском соединялось еще одно неприятное свойство: актерство, любовь к позе и, вместе с тем, ко всякой пышности и помпе. Актерство его, я помню, проявлялось даже в тесном кругу Временного правительства, где, казалось бы, оно было особенно бесполезно и нелепо, так как все друг друга хорошо знали и обмануть не могли... До самого конца он совершенно не отдавал себе отчета в положении. За четыре-пять дней до Октябрьского большевистского восстания, в одно из наших свиданий в Зимнем дворце, я прямо спросил, как он относится к возможности большевистского выступления, о котором тогда все говорили. «Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло»; – ответил он мне. «А уверены ли Вы, что сможете с ним справиться?» – «У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно».
Единственная страница из всей печальной истории пребывания Керенского у власти, дающая возможность смягчить общее суждение о нем, это его роль в деле последнего нашего наступления (18 июня). В своей речи на московском совещании я указал на эту роль в выражениях, быть может, даже преувеличенных. Но несомненно, что в этом случае в Керенском проявилось подлинное горение, блеснул патриотический энтузиазм, – увы! слишком поздно...
Теперь перехожу к другому лицу, на которого вся Россия возлагала такие колоссальные ожидания и которых он не оправдал.
Я знал кн. Г.Е. ЛЬВОВА со времени 1-й Думы. Хотя он числился в рядах партии народной свободы, но я не помню, чтобы он принимал сколько-нибудь деятельное участие в партийной жизни, в заседаниях фракции или Центрального Комитета. Думаю, что не погрешу против истины, если скажу, что у него была репутация чистейшего и порядочнейшего человека, но не выдающейся политической силы.
Задача министра-председателя в первом Временном правительстве была действительно очень трудна. Она требовала величайшего такта, умения подчинять себе людей, объединить их, руководить ими. И, прежде всего, она требовала строго определенного, систематически осуществляемого плана. В первые дни после переворота авторитет Временного правительства и самого Львова стоял очень высоко. Надо было воспользоваться этим обстоятельством, прежде всего, для укрепления и усиления власти. Надо было понять, что все разлагающие силы наготове начать свою разрушительную работу, пользуясь тем колоссальным переворотом в психологии масс, которым не мог не сопровождаться политический переворот, так совершенный и так развернувшийся. Надо было уметь найти энергичных и авторитетных сотрудников, и либо самому отдаться всецело Министерству Внутренних Дел, либо – раз оказывалось невозможным по-настоящему совмещать обязанности министра внутренних дел с ролью премьера – найти для первой должности настоящего заместителя.
То обстоятельство, что Министерство Внутренних Дел – другими словами, все управление, вся полиция – осталось совершенно неорганизованным, сыграло очень большую роль в общем процессе разложения России. В первое время была какая-то странная вера, что все как-то само собою образуется и пойдет правильным, организованным путем. Подобно тому, как идеализировали революцию («великая», «бескровная»), идеализировали и население. Имели, например, наивность думать, что огромная столица, со своими подонками, со всегда готовыми к выступлению порочными и преступными элементами, может существовать без полиции или же с такими безобразными и нелепыми суррогатами, как импровизированная, щедро оплачиваемая милиция, в которую записывались и профессиональные воры, и беглые арестанты. Всероссийский поход против городовых и жандармов очень быстро привел к своему естественному последствию. Аппарат, хоть кое-как, хоть слабо, но все же работавший, был разбит вдребезги. Городовые и жандармы во множестве пошли на пополнение большевистских рядов. И постепенно в Петербурге и в Москве начала развиваться анархия. Рост ее сразу страшно увеличился после большевистского переворота. Но сам переворот стал возможным и таким удобоисполнимым только потому, что исчезло сознание существования власти, готовой решительно отстаивать и охранять гражданский порядок.
Было бы, конечно, в высшей степени несправедливо возлагать всю ответственность за совершившееся на кн. Львова. Но одно должно сказать, как бы сурово ни звучал такой приговор: кн. Львов не только не сделал, но даже не попытался сделать что-нибудь для противодействия все растущему разложению. Он сидел на козлах, но даже не пробовал собрать вожжи. Сколько я пережил мучительных заседаний, в которых с какою-то неумолимой ясностью выступали наружу все бессилие Временного правительства, разноголосица; внутренняя несогласованность, глухая и явная вражда одних к другим, и я не помню ни одного случая, когда бы раздался со стороны министра-председателя властный призыв, когда бы он высказался решительно и определенно. При всем том, кн. Львов был осаждаем буквально с утра до вечера. Беспрерывно несся поток срочных телеграмм со всех концов России с требованием указаний, разъяснений, немедленного осуществления безотлагательных мер. К Львову обращались по всевозможным поводам, серьезным и пустым, – беспрерывно вызывали его по телефону, приезжали к нему в министерство и в Мариинский дворец. Первоначально я пытался установить часы для ежедневного своего доклада и получения всех нужных указаний, но очень скоро убедился, что эти попытки совершенно тщетны, а в редких случаях, когда их удавалось осуществлять, они оказывались и совершенно бесполезными. Никогда не случалось получить от него твердого, определенного решения, скорее всего он склонен бывал согласиться с тем решением, которое ему предлагали. Я бы сказал, что он был воплощением наивности. Не знаю, было ли это сознательной политикой или результатом ощущения своего бессилия, но казалось иногда, что у Львова какая-то мистическая вера, что все образуется как-то само собой. А в иные моменты мне казалось, что у него совершенно безнадежное отношение к событиям, что он весь проникнут сознанием невозможности повлиять на их ход, что им владеет фатализм, и что он только для внешности продолжает играть ту роль, которая – помимо всякого с его стороны желания и стремления – выпала на его долю.
В избрании Львова для занятия должности министра-председателя – и в отстранении Родзянко – деятельную роль сыграл Милюков, и мне пришлось впоследствии слышать от П. Н. (Павла Николаевича Милюкова – авт. сост.), что он нередко ставил себе мучительный вопрос, не было ли бы лучше, если бы Львова оставили в покое и поставили Родзянко, человека, во всяком случае, способного действовать решительно и смело, имеющего свое мнение и умеющего на нем настаивать.
Тяжелое впечатление производило на меня и отношение Львова к Керенскому. Мои помощники по канцелярии нередко им возмущались, усматривая в нем недостаточное сознание своего достоинства, как главы правительства. Часто было похоже на какое-то робкое заискивание. Конечно, здесь не было никаких личных мотивов. У кн. Львова абсолютно они отсутствовали, он чужд был честолюбия и никогда не цеплялся за власть. Я думаю, он был глубоко счастлив в тот день, когда освободился от ее бремени. Тем удивительнее, что он не умел использовать тот нравственный авторитет, с которым он пришел к власти. Тоном власть имеющего говорил во Временном правительстве не он, а Керенский...
В естественной последовательности мне приходится теперь говорить о ГУЧКОВЕ, – но это мне всего труднее.
Прежде всего, я очень мало мог наблюдать Гучкова в составе Временного правительства. Значительную часть времени он отсутствовал, занятый поездками на фронт и в Ставку. Потом – в середине апреля – он хворал. Но главное: во время его пребывания в должности военного и морского министра он был для внешнего наблюдения почти непроницаем. Теперь, оглядываясь назад на это безумное время, я склонен думать, что Гучков с самого начала в глубине души считал дело проигранным и оставался только для очистки совести. Во всяком случае, ни у кого не звучала с такой силой, как у него, нота глубочайшего разочарования и скептицизма, поскольку вопрос шел об армии и флоте. Когда он начинал говорить своим негромким и мягким голосом, смотря куда-то в пространство своими косыми глазами, меня охватывала жуть, сознание какой-то полной безнадежности. Все казалось обреченным.
Первое заседание, всецело посвященное вопросу о положении на фронте, было, должно быть, 7 марта, вечером того дня, когда заседания Временного правительства были перенесены в Мариинский дворец. Я могу восстановить эту дату потому, что в этом заседании решено было составить то воззвание к армии и к населению, которое появилось 10 марта. Оно было поручено мне, написано мною на другой день, 8-го, обсуждалось в дневном заседании 9-го и было принято почти без изменений... Я помню, что в этом заседании сказались две точки зрения на значение происшедших событий для военных наших операций. Одна была та, которая официально высказывалась в речах и сообщениях: согласно этой точке зрения, устанавливалась причинная связь между плохим ведением войны царским правительством и революцией. В революции как бы концентрировался взрыв протеста против бездарного, неумелого, изменнического поведения этого, царского правительства. Революция должна была все это изменить, она должна была создать более полную, более искреннюю и потому более плодотворную силу, связь между нами и великими европейскими демократиями, нашими союзниками. С этой точки зрения революция могла рассматриваться как положительный фактор в деле ведения войны. Предполагалось, что командный, состав будет обновлен, что найдутся даровитые и энергичные генералы, что дисциплина быстро восстановится. Должен с грустью сказать, что наши партийные взгляды все время стремились поддерживать этот официальный оптимизм. У некоторых, как, например, у А.И. Шингарева, он сохранился до очень позднего времени – до осени 1917 года.
Я считаю, что неправильное понимание того значения, которое война имела в качестве фактора революции, и нежелание считаться со всеми последствиями, которые революция должна была иметь в отношении войны, – и то и другое сыграло роковую роль в истории событий 1917 года. Я припоминаю, как в одну из моих поездок куда-то в автомобиле вместе с Милюковым, я ему высказал (это было в бытность его министром иностранных дел) свое убеждение, что одной из основных причин революции было утомление войной и нежелание ее продолжать. Милюков с этим решительно не соглашался. По существу же он выразился так: «Кто его знает, может быть, еще благодаря войне все у нас еще кое-как держится, а без войны скорее бы все рассыпалось». Конечно, от одного сознания, что война разлагает Россию, было бы не легче. Ни один мудрец ни тогда, ни позже не нашел бы способа закончить ее без колоссального ущерба – морального и материального – для России. Но если бы в первые же недели было ясно сознано, что для России война безнадежно кончена, и что все попытки продолжать ее ни к чему не приведут, – была бы по этому основному вопросу другая ориентация и — кто знает? — катастрофу, быть может, удалось бы предотвратить. Я не хочу этим сказать, что только один факт революции разложил армию, и менее, чем кто-либо, я склонен преуменьшать гибельное значение той преступной и предательской пропаганды, которая сразу же началась. Менее, чем кто-либо, я склонен оправдывать, в отношении этой пропаганды, дряблость и равнодушие Временного правительства. Но все же я глубоко убежден, что сколько-нибудь успешное ведение войны было бы просто несовместимо с теми задачами, которые революция поставила внутри страны, и с теми условиями, в которых эти задачи приходилось осуществлять.
Мне кажется, что и у Гучкова было это сознание. Я помню, что его речь в заседании 7 марта, вся построенная на тему «не до жиру, быть бы живу», дышала такой безнадежностью, что на вопрос, по окончании заседания, «какое же у вас мнение по этому вопросу?», я ему ответил, что, по-моему, если его оценка положения правильна, то из нее нет другого выхода, кроме необходимости сепаратного мира с Германией. Гучков с этим, правда, не согласился, но опровергнуть такой вывод он не мог. В этот же памятный вечер он предложил мне после заседания поехать с ним на квартиру военного министра (которую он в то время уже занял) и присутствовать при разговоре его по прямому проводу с ген. Алексеевым. «Посмотрим, что он нам скажет?» Сообщения ген. Алексеева были в высшей степени мрачны. В том колоссальном сумбуре, который создался в первые же дни революции, он сразу распознал элементы грядущего разложения и огромную опасность, грозившую армии. Гучков сообщил ему предполагаемое содержание воззвания и спросил его, полагает ли он, что такое воззвание будет полезно. Алексеев ответил утвердительно. Кстати скажу, что почти одновременно с составленным мною воззванием появилось аналогичное, написанное в военном министерстве, а также приказ по войскам. Все они развивали те же мысли, и все остались совершенно бесплодными. Гучков – и это характерно – первый из среды Временного правительства пришел к убеждению, что работа Временного правительства безнадежна и бесполезна и что «нужно уходить». На эту тему он неоднократно говорил во второй половине апреля. Он все требовал, чтобы Временное правительство сложило свои полномочия, написав самому себе некую эпитафию с диагнозом положения и прогнозом будущего. «Мы должны дать отчет, что нами сделано, и почему мы дальше работать не можем, – написать своего рода политическое завещание».
К числу мало знакомых мне членов Временного правительства принадлежал, наконец, А.И. Коновалов – министр торговли и промышленности. Я в первый раз с ним встретился в Таврическом дворце, в первые же дни революции, и наблюдал его в течение тех двух месяцев, что я состоял в должности управляющего делами Временного правительства.
Затем я его совсем потерял из виду и встретился с ним вторично уже при Временном правительстве последней формации, в котором он был заместителем председателя.
Вот человек, о котором я, с точки зрения личной оценки, не мог бы сказать ни одного слова в сколько-нибудь отрицательном смысле. И на посту министра торговли, и позднее, когда – к своему несчастью – он счел долгом патриотизма согласиться на настояния Керенского и вступил вновь в кабинет – притом, в очень ответственной и очень тягостной роли заместителя Керенского – он неизменно был мучеником, он глубоко страдал. Я думаю, он ни на минуту не верил в возможность благополучного выхода из положения. Как министр промышленности, он ближе и яснее видел катастрофический ход нашей хозяйственной разрухи. Впоследствии, как заместитель председателя, он столкнулся со всеми отрицательными сторонами характера Керенского. Вместе с тем, Коновалов в октябре 1917 г. уже совершенно отчетливо сознавал, что война для России кончена. Когда в это именно время (даже раньше, в сентябре, но уже после образования последнего кабинета) в квартире кн. Григория Николаевича Трубецкого собралось совещание, в котором участвовали Нератов, бар. Нольде, Родзянко, Савич, Маклаков, M. Стахович, Струве, Третьяков, Коновалов и я (кажется, я перечислил всех; Милюкова не было, он в это время был в Крыму, куда уехал после корниловской истории) для обсуждения вопроса о том, возможно ли и следует ли ориентировать дальнейшую политику России в сторону всеобщего мира, Коновалов самым решительным образом поддержал точку зрения бар. Нольде, который в подробном, очень глубоком и тонком докладе доказывал необходимость именно такой ориентации. К несчастью, это было все равно уже слишком поздно.
Как мне уже пришлось выше сказать, несомненно, что во Временном правительстве первого состава самой крупной величиной – умственной и политической – был Милюков. Его я считаю, вообще, одним из самых замечательных русских людей и хотел бы попытаться дать ему подробную характеристику.
Мне много и часто приходилось слушать Милюкова в Центральном Комитете, на партийных съездах и собраниях, на митингах и публичных лекциях, в государственных учреждениях. Его свойства, как оратора, тесно связаны с основными чертами его духовной личности. Удачнее всего он бывает тогда, когда приходится вести полемический анализ того или другого положения. Он хорошо владеет иронией и сарказмом. Своими великолепными схемами, подкупающей логичностью и ясностью он может раздавить противника. На митингах ораторам враждебных партий никогда не удавалось смутить его, заставить растеряться. О внешней форме своей речи он мало заботился. В ней нет образности, пластической красоты... Если он и в речах, и в писаниях бывает многословен, то это только потому, что ему необходимо с исчерпывающей полнотой высказать свою мысль. И тут также сказывается его полное пренебрежение к внешней обстановке, соединенное с редкой неутомимостью. В поздние ночные часы, после целого дня жарких прений, когда доходит до него очередь, он неторопливо и методически начинает свою речь и тотчас же для него исчезают все побочные соображения: ему нет дела до утомления слушателей, он не обращает внимания на то обстоятельство, что они, может быть, просто не в состоянии следить за течением его мыслей. И в газетных своих статьях ему также нет дела до соображений чисто журналистических. Если ему нужно 200 строк, он напишет 200 строк, но если в них не уместится его мысль и его аргументация, то ему совершенно будет безразлично, что передовая статья растянется на три газетных столбца.
И Милюков, как и многие другие, живет и жил в крайне неблагоприятный для его личных дарований исторический момент. Волею судеб Милюков оказался у власти в такое время, когда прежде всего необходима была сильная, не колеблющаяся и не отступающая перед самыми решительными действиями власть, – когда требовалась высшая степень единства и солидарности членов правительства, полное их доверие друг к другу. Он очутился во главе ведомства, делающего иностранную политику, причем во взглядах на предпосылки этой политики существовало глубокое разногласие между Милюковым и тем течением, которое олицетворялось в Керенском. Керенский в моем присутствии причислял себя, если не прямо к циммервальдцам, то во всяком случае к элементам, духовно очень близким к Циммервальду. Милюков и в прессе, и с трибуны Государственной думы с самого начала вел упорную борьбу с Циммервальдом. Он был абсолютно чужд и враждебен идее мира без аннексий и контрибуций. Он считал, что было бы и нелепо и просто преступно с нашей стороны отказаться от «самого крупного приза войны» (так Грей называл Константинополь и проливы) во имя гуманитарно-космополитических идей интернационального социализма. А главное – он верил, что этот приз действительно не вышел из наших рук. Это находится в связи с общими его взглядами на значение революции для войны. Здесь – самый ключ к пережитой Россией трагедии.
(В. Набоков. «Временное Правительство». Архив Русской Революции, изд. И. В. Гессеном. Т. I . изд. 2-е. Берлин. 1922)
Цит. по: Октябрьский переворот. Революция 1917 года глазами ее руководителей / сост, вступ. статья, послесл. Д.С. Анина. – М.: Современник, 1991. – 381 с. – С. 143 – 153.
Чернов В. М. Социалистическая партия
(Лидеры, позиции, колебания)
На второй день после падения самодержавия руководящая роль в советских кругах принадлежала деятелям социально-демократического направления. Инициатива создания Петроградского Совета была в руках с.-д. меньшевистской фракции Государственной думы (большевистская фракция судилась за «пораженческую» деятельность и была сослана в Сибирь) и еще более «правой» социал-демократической группировки – «рабочей группы при центральном военно-промышленном комитете». Социалисты-революционеры выборы в четвертую Государственную думу бойкотировали; но отдельные лица, находившиеся под влиянием их идей, входили в т. н. «трудовую группу» со слабым налетом полусоциализма; таков был лидер этой группы А.Ф. Керенский, таков был представлявший трудовиков в Совете, сильно эволюционировавший вправо (к мирному кооператизму и национализму), старый революционер Н.В. Чайковский и др. Их близость к буржуазному лагерю могла только содействовать торжеству «классической» точки зрения русского социал-демократизма: убеждения в неизбежности формально-государственного возглавления русской революции людьми буржуазного лагеря. Более левая социал-демократическая группа, возглавляемая Стекловым и Сухановым, примыкала если не к этой «классической» точке зрения, то к практическим выводам из нее, и отпадала от большинства лишь в вопросе о войне: она склонялась к тактике «мира во что бы то ни стало», в то время как большинство тогдашних социал-демократических деятелей Совета стояло или на точке зрения простого патриотического принятия войны («оборонцы»), или на точке зрения революционного ее преображения («революционные оборонцы»).
Руководящим социал-демократическим деятелям Совета могло казаться и, естественно, казалось, что советская демократия отреклась от составления Временного правительства в пользу демократии цензовой потому, что в советском лагере возобладал единственно правильный взгляд на русскую революцию, как революцию буржуазную, открывающую собой длинный исторический период капиталистической индустриализации России. За это как будто говорила внешность событий. Фактический исход споров о способе организации власти лучше всего мог бы быть политически осмысленным и теоретически обоснованным именно их теорией. Однако, как известно, дальнейшее течение революции менее всего способно было служить иллюстрацией ее правильности. Но дело не только в этом, а, прежде всего, в том, что фракционные теории и доктрины в решительный момент оказывались гораздо меньшей двигательной силой, чем это воображали люди, фанатически вверявшиеся им в течение всей своей жизни. Создавшаяся революционная конъюнктура столь принудительно определяла практическое поведение людей, что им порою некогда было даже замечать, нет ли в этом поведении резкого противоречия со всем тем что они когда-то думали о революции, как далекой «музыке будущего».
Советская демократия уступила создание власти, формирование Временного правительства демократии цензовой – может быть, сама того не сознавая, – просто потому, что здесь для нее была линия наименьшего сопротивления, что, действуя иначе, она стала бы лицом к лицу со слишком большими трудностями, и притом не одними лишь внешними, но еще более чувствительными трудностями внутренними.
Во-первых, для образования правительства ей не хватало программного единодушия; в ее среде имела место пестрота взглядов и на характер революции, и на взаимоотношения между революцией и войною. Правда, и в лагере цензовой демократии, в недрах думского «прогрессивного блока» не все было ладно. С самого его возникновения он не раз угрожающе скрипел, и царские министры уже не раз злорадно предвкушали его распадение на составные части. Однако же буржуазные политики того времени были гораздо более гибкими, эластичными, искушенными в искусстве политического компромисса, чем деятели революции. Эпоха подпольного существования, полного ухода из легальной политической жизни, располагала прежде всего к идеологической выдержанности, к неумолимой логической последовательности, близким к фанатизму партийной догмы. Школа нелегальной борьбы во все времена у всех народов была школой несколько оторванного от практической жизни теоретизирования и гордо замкнутой непримиримости. Лишь реальное влияние на ход государственных дел взращивает в людях сознание ответственности и умение расценивать каждый шаг с точки зрения непосредственных практических результатов. Политика же нелегальных партий обычно бывает политикой столь дальнего прицела, что корректирование попаданий остается целиком в области гипотетического, делом веры в методы своего диагноза социальной структуры и основанного на них прогноза. Эстетика непримиримой позиции и даже звучная красота говорящей о ней революционной фразы для средних людей революционного подполья имела всегда значение, далеко превосходящее ее действительную, – в известных пределах несомненную, – но все же не универсальную ценность. Даже вождям разных фракций, на которые дробилась русская революционная демократия, было бы нелегко сговориться об общей политической платформе создаваемого ими правительства, а рядовые приверженцы несговорчивостью и сектантством обычно превосходили вождей. Между тем, общее положение России – экономическое, финансовое, стратегическое, международно-политическое – было до такой степени сложным и трудным, что тут требовалось единство смелого и продуманного решения, а налицо было для него лишь одно уравнение со многими неизвестными. Буржуазным политикам договориться между собой было легче хотя бы уже по одному тому, что им достаточно было сойтись в практических выводах, тогда как на людях революции тяготела слабость считать, что одинаковость практических заключений – ненадежная скрепа, если она не вытекает из единства исходных точек, из единства святых методологических принципов.
Во-вторых, цензовая демократия была налицо во всеоружии всех своих духовных и политических ресурсов. У нее был свой, собранный воедино, главный штаб, олицетворенный мозг партии. Революционная же демократия была представлена деятелями даже далеко не первого, часто даже и не второго, а третьего, четвертого и пятого калибров. Самые квалифицированные силы революционной демократии находились в далекой ссылке или в еще более далеком изгнании. Не удивительно, что в отсутствие самых руководящих и влиятельных людей, духовных отцов, вдохновителей и полководцев партии, скромные рядовые колебались взвалить на свои плечи, бремя ответственности, которая, может быть, и для тех оказалась бы «бременем неудобоносимым».
В-третьих, между вождями революционной демократии и вождями демократии цензовой была огромная разница к невыгоде первых и выгоде вторых. Все крупные фигуры цензовиков успели составить себе крупные «всероссийские имена». Евангельская притча говорит, что возжегши светильники, не ставят их под сосудом, но возносят высоко, да светят всем в доме. В городских думах, в открытых общественно-научных, культурно-просветительных и тому подобных соединениях, на предвыборных собраниях, наконец, на самой высокой общественно-политической трибуне – трибуне Государственной думы – цвет буржуазных партий давно уже. фиксировал на себе взоры и слух всей страны, в то время, как лидеры революционной демократии, известные и ценимые каждый в своем узком кругу, скрывающиеся под псевдонимами, меняющие имена и паспорта, тщательно маскирующие от непосвященных свой удельный вес – были, за немногими исключениями, для широкого общественного мнения загадочными незнакомцами, о которых враги могут распространять какие угодно легенды.
В-четвертых, крупные деятели революционной демократии были абсолютно не знакомы с техникой государственного управления и аппаратом его. Даже среди кадетов многие чувствовали себя «недостаточно подкованными» в этой области. Так, В.В. Шульгин рассказывает: когда в эпоху выставления Прогрессивным блоком требования «министерства общественного доверия» кто-то попробовал расшифровать эту формулу как переход власти в иные, не бюрократические руки, то известный правый кадет, впоследствии посланник Временного правительства в Париже, В.А. Маклаков, протестовал: «почему не бюрократические?., только в другие, толковее и чище... А эти «облеченные доверием» – ничего не сделают. Почему? Да потому, что мы ничего не понимаем в этом деле. Техники не знаем. А учиться теперь некогда». А ведь кадеты учились этой «технике» и в органах самоуправления, городских думах и земствах, и в четырех последовательных Государственных думах, во всевозможных парламентских комиссиях, разрабатывая вместе с министрами бюджеты ведомств и контролируя их работу. Вожди же революционной демократии... они «учились» в тюрьмах и на этапных пунктах, в качестве объектов государственного управления, а «самоуправление» им практически было знакомо хорошо... через институт выборных тюремных старост. Прыжок из заброшенного сибирского улуса или колонии изгнанников в Женеве на скамьи правительства был для них сходен с переселением на другую планету.
И, наконец, в-пятых. В то время, как буржуазные партии имели за собой свыше десяти лет открытого существования и устойчивой гласной организации – трудовые социалистические и революционные партии держались почти всегда лишь на голом скелете кадров «профессиональных революционеров», и впервые им представилась возможность увидеть этот скелет обросшим живой плотью, с обильно циркулирующей по ее венам и артериям кровью, с разветвленнейшей нервной системой и мощной мускулатурой. В открывшихся для всех входных дверях этих партий происходила неимоверная давка; партии так разбухали от наплыва новобранцев, что вожди уже начали смотреть на этот наплыв с тайным ужасом: во что превратятся эти партии, когда старая их гвардия распустится в серой, политически неопытной, наивно-доверчивой массе? Не будут ли решения этих масс совершенно случайными, не потеряют ли партии всякое лицо, не станут ли они неустойчивыми соединениями, флюгерообразно вертящимися под ветром настроений бесформенной улицы? Словом, было ясно, что революционной демократии предстоит небывалая по своей величине и сложности задача организованного закрепления своих успехов, обучения и воспитания нахлынувших в ее ряды масс, их дисциплинирования, создания стойкой системы партийных органов. Здесь любое количество квалифицированнейших партийных сил было бы еще слишком недостаточным, а подлинно выдержанных и надежных партийных людей было отнюдь не «любое» количество, а очень ограниченный контингент. И выделить из него еще в нужном числе крупные, вполне соответствующие назначению, партийные величины в правительство, аппараты министерств, для возглавления важнейших органов местного самоуправления – это означало обескровить себя в партийной организации, да и в Советах. Элементарный инстинкт партийного самосохранения заставлял скупиться на «выдачу головою» крупных деятелей в плен «государственному аппарату» и прививал «патриотам партии» изрядную долю инстинктивного отталкивания от власти.
Нет, не теория, не доктрина победила в рядах советской демократии, а непосредственное ощущение «обузы власти», когда доктринеры «буржуазной революции» из социалистического лагеря предложили – с соответственным «глубоким теоретическим обоснованием» – свалить эту обузу со своих плеч на плечи цензовиков в тот самый момент, когда цензовики, предпочитавшие получить эту власть из рук царя и боявшиеся, как огня, взять ее из рук революции, перестали упрямиться, и Шульгин произнес: лучше сами возьмите власть, а не то ее возьмут «какие-то мерзавцы, которых уже выбирают на заводах»...
Инициатор советского решения о передаче власти цензовой демократии H.H. Суханов отдавал себе полный отчет в том, что это значит «вручить власть классовому врагу». Но он все же предлагал идти на это, «обеспечив демократии полную свободу борьбы с этим врагом», вручив ему власть на условиях, которые «должны обеспечить демократии и полную победу над ним в недалеком будущем». Но ни в коем случае не должно «отнимать у буржуазии надежду выиграть эту борьбу». Словом, это было довольно тонкое диалектическое построение, одно из тех построений, которые дороги их авторам, как матери сугубо дорого появившееся на свет ценою долгих и трудных родовых мук дитя, но которые не имеют ровно никакого значения для хода событий. Суханов и его друзья хотели бы, по его словам, ограничиться лишь одним: «обеспечением полной политической свободы в стране, абсолютной свободы организации и агитации». Но так как из-за спины цензовиков выглядывала тень столыпинской Государственной думы, жаждущей получить какие-то формальные права на революцию, то пришлось прибавить еще «немедленные меры к созыву Учредительного собрания». Суханов, по собственному его признанию, «вполне сознательно пренебрегал остальными интересами и требованиями демократии, как бы они ни были несомненны и существенны», а вопрос, об отношении к войне столь же сознательно оставлял вне круга рассмотрения: иначе цензовая демократия могла бы отказаться от создания правительства, ведущего политику мира, и во власть пришлось бы вступить советской демократии в условиях, при которых мирная политика стала бы неизбежно самым ударным пунктом ее программы, – а между тем вопрос о войне и мире был тогда чем-то вроде задачи о квадратуре круга; в особенности же загадочным было отношение к этому вопросу фронта, сразу столкнуться с которым было бы, вероятно, гибелью и фронта, и революции.
* * *
Лидером социал-демократов в Совете был И.Г. Церетели, сразу завоевавший мою личную большую симпатию, несмотря на все частные расхождения в политических диагнозах и прогнозах, назревавшие в ходе развертывания сложнейших противоречий революции. Церетели горячо приглашал меня ближе узнать и оценить его ближайшего друга и соратника ЧХЕИДЗЕ, подчеркивая, до какой степени он считает важным, чтобы мы с Николаем Семеновичем хорошо сошлись, поняли друг друга и действовали в полном единодушии. Живо помню общее впечатление, врезавшееся от всей этой, своеобразием отмеченной фигуры: отчетливое впечатление какой-то особенной собранности. Такое впечатление оставляют лишь настоящие люди, на которых можно положиться. И я понял, почему Чхеидзе стал во главе Петроградского Совета: с ним росло ощущение прочности и политической ясности. И еще осталось впечатление – благородной простоты, бывшей отсветом большого и подлинного внутреннего благородства.
Стоя во главе Совета, Чхеидзе мог, если бы хотел, стать в центре Временного правительства революции: реальная сила была в руках Совета. Еще легче ему было стать в центре правительственной коалиции социалистов с цензовиками. Он этого не захотел. Его ум, правильно или не правильно, говорил ему: для социалистической демократии еще не пришло время. И мощную поддержку уму оказывала одна особенность его характера. Когда вопрос о вхождении в правительство был решен, когда уже уклоняться было нельзя, когда болезнь властобоязни в социалистических рядах была сломлена повелительным требованием событий, – надо было видеть, как взбунтовался Чхеидзе против неизбежных личных выводов из новых политических позиций. Он ничего слышать не хотел о своем вхождении в правительство. И я понял: Чхеидзе был глубоко скромен. Скромность – свойство, прежде всего и легче всего утрачиваемое на политической арене, где так бесконечно часто приходится «выступать» и «фигурировать». А Чхеидзе умудрился пронести эту черту души через все свое политическое поприще. Быть может, тогда эта, сама по себе драгоценная черта, свидетельствующая об органическом целомудрии души, помешала Чхеидзе дать все, что он мог дать. Быть может, властобоязнь была тогда недостатком. Но я издавна привык наблюдать среди политических деятелей тех, у кого велики достоинства самых их недостатков и тех, у кого велики недостатки самых их достоинств: Чхеидзе был человеком первой из этих двух категорий.
Скромность не исключала твердости и силы. Это особенно чувствовалось мною, когда я слушал первую же его речь к солдатской толпе перед Таврическим дворцом при вручении Красного знамени Совета. Он умел находить простые слова, шедшие прямо к уму и сердцу рядового простолюдина. Но в голосе его звучал металл – точно отголосок гулкого и мерного топота двигающихся батальонов революции.
Помню его на председательской трибуне Совета. Было трудно представить эту трибуну без него – и его без этой трибуны. На Первом съезде Советов оказалось, что эсеровская партия представлена на съезде самою большою по численности фракцией. По традиции таких собраний, она имела полное право претендовать на замещение председательского места и в Совете, и в будущем Исполкоме, своим представителем. Но нам и в голову не могло прийти воспользоваться этим бесспорным формальным правом и лишить рабочих и солдат Петрограда того председателя, с которым они так сжились и сроднились с первых дней революции и который показал себя не просто достойным занимаемого им места, но занявшим его по праву.
Николай Семенович с виду был порой хмур и суров. Но из-под его густо насупленных бровей часто сверкала вспышечка-молния добродушной, нет – это не то слово, не «добродушной», а доброй и душевной улыбки. А иногда оттуда выглядывал и лукавый бесенок иронии. Его хмурость была сосредоточенностью. В высшей мере обладал он одним драгоценным даром: совестливостью ума. Ум, «честный с собою», не отмахивается от сомнений, не склонен к утешительному оптимизму, не боится и самых безотрадных выводов. Таким умом был наделен Чхеидзе. И потому, чем чаще я его встречал, тем больше мне казалось, что над всеми элементами его души доминирует одно настроение: глубокой умственной тревоги.
Н.С. Чхеидзе не был «человеком короткого дыхания». Очень характерно было для его поведения, когда, во время переговоров контактной комиссии с Временным правительством, его вызвали к телефону и сообщили, что его любимый сын, принявшись чистить оказавшееся заряженным ружье, нечаянно застрелился. Со стоицизмом римлянина заключил он в себе налетевшую душевную бурю и, с застывшим в трагическую каменную маску лицом, остался на своем посту. Слишком огромны в его глазах были стоявшие тогда перед советской демократией «проклятые вопросы» революции, чтобы он мог себе позволить уйти от них для того, чтобы погрузиться в личное горе. И большинство из тех, кто продолжал переговоры в его присутствии, даже и не подозревали, что пережил он, когда его вызвали на минуту из комнаты и когда он вернулся побледневший, со смертью в душе, но подавивший силою воли все личное – ради общего, ради революции...
(Виктор Чернов. Рождение Революционной России. Февральская Революция. Париж-Прага-Нью-Йорк. 1934; его же. Перед Бурей. Изд-во имени Чехова. Нью-Йорк. 1953).
Цит. по: Октябрьский переворот. Революция 1917 года глазами ее руководителей / сост, вступ. статья, послесл. Д.С. Анина. – М.: Современник, 1991. – 381 с. – С. 154 – 160, 164 – 166.
Деникин А.И. Неизбежность переворота
Широкое обобщение слагаемых сил революции в две равнодействующие – Временное правительство и Совет – допустимо в известной степени лишь в отношении первых месяцев революции. В дальнейшем течении ее происходит резкое расслоение в среде правящих и руководящих кругов, и месяцы июль и август дают уже картину многосторонней междоусобной борьбы. Наверху эта борьба идет еще в довольно отчетливых границах, разделяющих борющиеся стороны, но отражение ее в массах являет образ полного смешения понятий, неустойчивости политических взглядов и хаоса в мыслях, чувствах и движениях. Иногда только, в дни серьезных потрясений, происходит вновь дифференциация, и вокруг двух борющихся сторон собираются самые разнородные и зачастую политически и социально враждебные друг другу элементы. Так было 3 июля (восстание большевиков) и 27 августа (выступление Корнилова). Но тотчас же по миновании острого кризиса внешнее единение, вызванное тактическими соображениями, распадается, и пути вождей революции расходятся.
Резкие грани прошли между тремя главенствующими учреждениями: Временным правительством, Советом (Центральный Исполнительный Комитет) и Верховным командованием.
В результате длительного правительственного кризиса, вызванного событиями 3 – 5 июля, разгромом на фронте и непримиримой позицией, занятой либеральной демократией, в частности кадетской партией, в вопросе об образовании власти, Совет вынужден был освободить формально министров-социалистов от ответственности перед собою и предоставить право Керенскому единолично формировать правительство. Объединенные Центральные Комитеты постановлением от 24 июля обусловили поддержку со стороны Советов правительству соблюдением программы 8 июля и оставляли за собою право отзывать министров-социалистов в случае уклонения их деятельности от намеченных программой демократических задач. Но, тем не менее, факт известной эмансипации правительства от влияния Советов, как результат растерянности и ослабления руководящих органов революционной демократии в июльские дни, не подлежит сомнению. Ф. Кокошкин в московском комитете партии к. д. говорил: «За месяц нашей работы в правительстве совершенно не было заметно влияние на него Совдепа... Ни разу не упоминалось о решениях Совдепа, постановления правительства не применялись к ним...» И внешне взаимоотношения изменились: министр-председатель не то избегал, не то игнорировал Совет и Центральный Комитет, не появляясь на их заседаниях и не давая им, как раньше, отчета.
Но борьба – глухая, напряженная, продолжалась, имея ближайшими поводами расхождение правительства и центральных органов революционной демократии в вопросах о начавшемся преследовании большевиков, репрессиях в армии, организации административной власти и т. д.
Верховное командование занимало отрицательную позицию как в отношении Совета, так и правительства. Оставляя в стороне детали и поводы, обострявшие дело, остановимся на основной причине: генерал Корнилов стремился явно вернуть власть в армии военным вождям и ввести на территории всей страны такие военно-судебные репрессии, которые острием своим в значительной степени были направлены против Советов и особенно их левого сектора. Поэтому, не говоря уже о глубоком политическом расхождении, борьба Советов против Корнилова являлась, вместе с тем, борьбой за их самосохранение. Тем более, что давно уже в руководящих органах революционной демократии капитальнейший вопрос обороны страны потерял свое самодовлеющее значение и, по свидетельству Станкевича, если иногда и выдвигался в Исполнительном Комитете на первый план, «то только как средство для сведения других политических счетов». Совет и Исполнительный Комитет требовали поэтому от правительства смены Верховного главнокомандующего и разрушения «контрреволюционного гнезда», каким в их глазах представлялась Ставка.
Керенский, фактически сосредоточивший в своих руках правительственную власть, очутился в особенно трудном положении: он не мог не понимать, что только меры сурового принуждения, предложенные Корниловым, могли еще, быть может, спасти армию, освободить окончательно власть от советской зависимости и установить внутренний порядок в стране. Несомненно, освобождение от Советов, произведенное чужими руками или свершившееся в результате событий стихийных, снимавших ответственность с Временного правительства и Керенского, представлялось ему государственно полезным и желательным. Но добровольное принятие предуказанных командованием мер вызвало бы полный разрыв с революционной демократией, которая дала Керенскому имя, положение и власть и которая, невзирая на оказываемое ею противодействие, все же, как это ни странно, служила ему хоть и шаткой, но единственной опорой. С другой стороны, восстановление власти военным командованием угрожало не реакцией – об этом Керенский часто говорил, хотя вряд ли серьезно в это верил, – но, во всяком случае, перемещением центра влияния от социалистической к либеральной демократии, крушением социал-революционерской партийной политики и утратой преобладающего, быть может и всякого, влияния его на ход событий. К этому присоединилась и личная антипатия между Керенским и генералом Корниловым, из которых каждый не стеснялся высказывать подчас в весьма резкой форме свое отрицательное отношение один к другому и ожидал встретить не только противодействие, но и прямое покушение с противной стороны. Так, генерал Корнилов опасался ехать к 10 августа в Петроград на заседание Временного правительства, ожидая почему-то смещения с поста и даже личного задержания... И когда все же по совету Савинкова и Филоненко он поехал, его сопровождал отряд текинцев, которые поставили пулеметы у входов в Зимний дворец во время пребывания там Верховного главнокомандующего. В свою очередь Керенский еще 13 – 14 августа в Москве в дни Государственного Совещания ожидал активного выступления со стороны приверженцев Корнилова и принимал меры предосторожности. Несколько раз Керенский возбуждал вопрос об удалении Корнилова, но, не встречая сочувствия этому решению ни в военном министерстве, ни в среде самого правительства, с тревогой ждал развития событий. Еще 1 августа помощник комиссара при Верховном главнокомандующем предупредил Корнилова, что вопрос об его отставке решен в Петрограде окончательно. Корнилов ответил: «Лично меня вопрос о пребывании на посту мало занимает, но я прошу довести до сведения кого следует, что такая мера вряд ли будет полезна в интересах дела, так как может вызвать в армии волнения».
Раскол не ограничился вершинами власти: он шел глубже и шире, поражая бессилием ее органы.
Временное правительство представляло механическое соединение трех групп, не связанных между собою ни общностью задач и целей, ни единством тактики: министры-социалисты, либеральные министры и отдельно – триумвират в составе Керенского (с.-р.), Некрасова (к. д.) и Терещенок (бесп.). Если часть представителей первой группы находила зачастую общий язык и одинаковое государственное понимание с либеральными министрами, то Авксентьева, Чернова и Скобелева, сосредоточивших в своих руках все важнейшие ведомства, отделяла от них пропасть. Впрочем, значение обеих групп было довольно ничтожно, так как триумвират самостоятельно решал все важнейшие вопросы вне правительства, и иногда даже решения их не докладывались последнему. Протесты министров против такового порядка управления, представлявшего совершенно неприкрытую диктатуру, оставались тщетными. В частности, свое расхождение с Корниловым и вопрос о предложенных им почти ультимативно мероприятиях Керенский старался всемерно изъять из обсуждения правительства.
Несколько в стороне от этих групп, вызывая к себе сочувствие либеральной, оппозицию социалистической и плохо скрываемое раздражение триумвирата, стояло военное министерство Савинкова. Савинков порвал с партией (эсеров – Ред.) и с Советами. Он поддерживал резко и решительно мероприятия Корнилова, оказывая непрестанное и сильное давление на Керенского, которое, быть может, увенчалось бы успехом, если бы вопрос касался только идеологии нового курса, а не угрожал Керенскому перспективой самоупразднения... Вместе с тем, Савинков не шел до конца и с Корниловым, не только облекая его простые и суровые положения в условные внешние формы «завоеваний революции», но и отстаивая широкие права военно-революционным учреждениям – комиссариатам и комитетам. Хотя он и признавал чужеродность этих органов в военной среде и недопустимость их в условиях нормальной организации, но... по-видимому, надеялся, что после прихода к власти комиссарами можно было бы назначать людей «верных», а комитеты – взять в руки. А в то же время бытие этих органов служило известной страховкой против командного состава, без помощи которого Савинков не мог достигнуть цели, но в лояльность которого в отношении себя он плохо верил.
Савинков мог идти с Керенским против Корнилова и с Корниловым против Керенского, холодно взвешивая соотношение сил и степень соответствия их той цели, которую он преследовал. Он называл эту цель – спасением родины; другие считали ее личным стремлением его к власти. Последнего мнения придерживались и Корнилов, и Керенский.
Раскол созрел и в руководящих органах революционной демократии. Центральный Исполнительный Комитет Советов все более и более расходился с Петроградским Советом как по вопросам принципиальным, в особенности о конструкции верховной власти, так и вследствие претензий обоих на роль высшего представительства демократии. Более умеренный Центральный Комитет не мог уже состязаться пленительными для масс лозунгами с Петроградским Советом, неудержимо шедшим к большевизму. В среде самого Совета по основным политическим вопросам все чаще обозначалась прочная коалиция меньшевиков-интернационалистов, левых социал-революционеров и большевиков. Если обострялись сильно грани между двумя основными подразделениями социал-демократии, то еще резче проявилось разложение другой главенствующей партии — социал-революционеров, из которой после июльских дней, не порывая еще окончательно формальной связи со старой партией, выделилось левое крыло ее, наиболее яркой представительницей коего была Спиридонова. В течение августа левые с.-р., возросшие численно чуть ли не до половины ее состава, становятся в резкую оппозицию к партии и к кругам, единомышленным с Центральным Исполнительным Комитетом, требуя полного разрыва с правительством, отмены исключительных законов, немедленной социализации земли и сепаратного перемирия с центральными державами.
В такой нервной, напряженной атмосфере протекали весь июль и август месяцы. Трудно учесть и разграничить зависимость двух аналогичных явлений полного разброда – среди правящих и руководящих верхов с одной стороны, и народной массы – с другой: был ли разброд наверху прямым отражением того состояния брожения страны, в котором еще не могло определяться конечных целей, стремлений и воли народной, или, наоборот, – болезнь верхов поддерживала и углубляла процесс брожения. В результате, однако, не только не проявлялось ни малейших признаков оздоровления, а, наоборот, все стороны народной жизни быстро и неизменно шли к полному расстройству.
Участились и внешние проявления этого расстройства, в особенности в области защиты страны. 20 августа разразилась рижская катастрофа и германцы явно начали готовиться к большой десантной операции, угрожавшей Ревелю и Петрограду. В то время, когда производительность военной промышленности падала в угрожающих размерах (снарядное производство на 60 процентов), 14 августа происходит вызванный несомненно злонамеренно грандиозный взрыв пороховых заводов и артиллерийских складов в Казани, которым уничтожено было до миллиона снарядов и до 12 тысяч пулеметов. Во второй половине августа назревала всеобщая железнодорожная забастовка, угрожавшая параличом нашему транспорту, голодом на фронте и всеми сопряженными с этим явлением роковыми последствиями. В армии участились случаи самосудов и неповиновения. То словоблудие, которое текло непрерывно из Петрограда и там отравляло и опьяняло мысль и совесть верхов революционной демократии, на широкой арене народной жизни обращалось в прямое действие. Целые области, губернии, города порывали административную связь с центром, обращая русское государство в ряд самодовлеющих и самоуправляющихся территорий, связанных с центром почти исключительно... неимоверно возросшей потребностью в государственных денежных знаках. В этих «новообразованиях» постепенно пропадал вызванный первым подъемом революции интерес к политическим вопросам и разгоралась социальная борьба, принимая все более сумбурные, жестокие, негосударственные формы.
А на фоне этой разрухи надвигалось новое потрясение – вновь и явно подготовлявшееся восстание большевиков. Оно было приурочено к концу августа. Если тогда могли возникать сомнения и колебания в оценке положения и грозящей опасности, в выборе «равнодействующей» и в томительных поисках жизнеспособной коалиции, то теперь, когда август 1917 года – уже далекое прошлое, сделавшееся достоянием истории, не может быть никаких сомнений по крайней мере в одном: что только власть, одухотворенная решимостью беспощадной борьбы с большевизмом, могла спасти страну, почти обреченную.
Этого не мог сделать Совет, органически связанный со своим левым крылом. Не мог и не хотел, «не допуская борьбы с целым политическим течением» и лицемерно требуя от правительства прекращения «незаконных арестов и преследования», применяемых к «представителям крайних течений социалистических партий».
Этого не мог и не хотел сделать Керенский – товарищ председателя Совета, грозивший некогда большевикам «железом и кровью». Даже 24 октября, то есть накануне решительного большевистского выступления, признав, наконец, «действия русской политической партии (большевиков) предательством и изменой Российскому государству», Керенский, говоря о захвате власти в Петроградском гарнизоне военно-революционным комитетом, поясняет: «Но и здесь военная власть по моему указанию, хотя и было наличие всех данных для того, чтобы приступить к решительным и энергичным мерам, считала надобным дать сначала людям возможность сознать свою сознательную или бессознательную ошибку...»
Таким образом, стране предстояла альтернатива: без борьбы и в самом непродолжительном времени подпасть под власть большевиков или выдвинуть силу, желающую и способную вступить с ними в решительную борьбу.
Корниловское «дело», «выступление», «заговор», «мятеж» – вот в каких терминах определялись трагические события конца августа, связанные с именем Корнилова. Обстановка, однако, по природе своей была несравненно сложнее и, захватывая, широкие круги русской общественности, не может быть втиснута в узкие рамки таких определений. Гораздо правильнее назвать эти события корниловским движением, оставляя за актом, имевшим место 27 – 31 августа, название корниловского выступления.
Итак, по личному твердому и искреннему убеждению и под влиянием общественного мнения, Корнилов видел в диктатуре единственный выход из положения, созданного духовной и политической прострацией власти. Формы диктатуры определялись весьма разнообразно не в силу личного честолюбия или двуличия, в чем тщится обвинить Корнилова Керенский, а исключительно как мучительное искание наилучшего и наиболее безболезненного разрешения кризиса власти. Мы знаем, что 19 июля Корнилов при назначении своем на пост Верховного требовал от правительства признания за ним ответственности «только перед собственной совестью и всем народом», устанавливая какую-то оригинальную схему суверенного военного командования. 30 или 31 июля в разговоре со мной он упоминал о полной мощи Верховного главнокомандующего, но несколько расширенной правами по умиротворению взбаламученной народной стихии. Позднее в беседах с целым рядом лиц, так или иначе причастных к движению, выдвигаются самые разнообразные формы «сильной власти»: как-то пересоздание на национальных началах кабинета Керенского, перемена главы правительства, введение Верховного главнокомандующего в состав правительства, совмещение званий министра-председателя и Верховного, директория и, наконец, единоличная диктатура.
Нет сомнения, что и сам Корнилов, и, в особенности, ближайшее его окружение склонялись к этой последней форме правления. Но лично Корнилов в своем сознании не ставил диктатуру самоцелью, придавая огромное значение факту законной преемственности. В силу этого окончательное решение вопроса ставилось в полную зависимость от хода событий: будет достигнуто соглашение с Керенским и изменение курса государственной политики – тогда возможно устроение власти в порядке сговора, возможны и коллективные формы ее; не будет достигнуто соглашение, и, следовательно, исчезнут всякие надежды на спасение страны, – предстояло насильственное устранение представителей верховной власти и в результате потрясения рисовалась одна перспектива – личной диктатуры. При этом возможность крушения власти далеко не обуславливалась одним лишь корниловским движением: оно могло наступить стихийно и непредотвратимо в любой момент, как результат одного из не прекращавшихся внутренних кризисов правительства, большевистского ли восстания или нового наступления австро-германцев, грозившего смести фронт и в его бешеном потоке затопить и правительство.
Все эти перспективы были равно возможны, роковым образом приближались и требовали принятия героических мер для их предотвращения. Попытки Корнилова привлечь на этот путь Керенского оставались пока безрезультатными. Поэтому Верховный главнокомандующий счел себя вынужденным принять некоторые предварительные меры, применение которых могло быть определено лишь историческим ходом событий.
Нет сомнения, что переброска войск на Северный фронт, их дислокация, создание петроградской армии и ее усиление – вызывались безусловно стратегической необходимостью; но, конечно, выбор войск соответствовал и другой цели – создания 'благоприятных условий на случай крушения центральной власти.
Таким же подсобным средством считались офицерские организации.
Ввиду полной ненадежности Петроградского гарнизона, столичные организации представлялись полезным орудием как для вооруженной борьбы против большевистского восстания, так и на случай падения власти или окончательного уклонения ее на путь, предопределенный соотношением сил в Советах, в которых большевистские течения получали явное преобладание.
(А.И. Деникин. Очерки Русской Смуты. Т. 2. Париж. 1925-1926).
Цит. по: Октябрьский переворот. Революция 1917 года глазами ее руководителей / сост, вступ. статья, послесл. Д.С. Анина. – М.: Современник, 1991. – 381 с. – С. 254 – 262.
V. РОССИЯ ВЕСНОЙ - ОСЕНЬЮ 1917 г.
ПОДГОТОВКА БОЛЬШЕВИКОВ К ЗАХВАТУ ВЛАСТИ
Из статьи В.И. Ленина «О задачах пролетариата в данной революции» («Апрельские тезисы»)
В.И. Ленин подготовил тезисы доклада в поезде накануне приезда в Петроград из эмиграции 3 апреля 1917 г. 4 апреля он дважды выступал с докладом на основе этих тезисов: на собрании большевиков и на объединенном собрании большевиков и меньшевиков делегатов Всероссийского совещания Советов рабочих и солдатских депутатов в Таврическом дворце. Тезисы отражали личное мнение лидера большевиков о политическом положении в стране, сложившемся после Февральской революции, об их тактике по отношению к Временному правительству, а также о политической и экономической программе в условиях сложившегося двоевластия. Статья была опубликована в газете «Правда» 7 апреля (№ 26). Г.В. Плеханов в газете «Единство» (1917. № 5) назвал тезисы В.И. Ленина «бредом», представляющим собой «безумную и крайне вредную попытку посеять анархическую смуту на Русской земле». Однако к его мнению не прислушались. Состоявшиеся в апреле Петроградская городская и VII Всероссийская конференция большевиков приняли резолюции, в основе которых лежали положения, сформулированные В.И. Лениным в «Апрельских тезисах».
<...> Тезисы
1. В нашем отношении к войне, которая со стороны России и при новом правительстве Львова и К° безусловно остается грабительской, империалистской войной в силу капиталистического характера этого правительства, недопустимы ни малейшие уступки «революционному оборончеству».
На революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать свое согласие лишь при условии: а) перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства; б) при отказе от всех аннексий на деле, а не на словах; в) при полном разрыве на деле со всеми интересами капитала. <…>
2. Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, – ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства.
Этот переход характеризуется, с одной стороны, максимумом легальности (Россия сейчас самая свободная страна в мире из всех воюющих стран), с другой стороны, отсутствием насилия над массами и, наконец, доверчиво-бессознательным отношением их к правительству капиталистов, худших врагов мира и социализма. <...>
Никакой поддержки Временному правительству, разъяснение полной лживости всех его обещаний, особенно относительно отказа от аннексий. Разоблачение вместо недопустимого, сеющего иллюзии, «требования», чтобы это правительство, правительство капиталистов перестало быть империалистским.
4. Признание факта, что в большинстве Советов рабочих депутатов (далее - С.Р.Д., прим. авторов-составителей) наша партия в меньшинстве. <...>
Разъяснение массам, что С.Р.Д. есть единственно возможная форма революционного правительства и что поэтому нашей задачей, пока это правительство поддается влиянию буржуазии, может явиться лишь терпеливое, систематическое, настойчивое, приспособляющееся особенно к практическим потребностям масс, разъяснение ошибок их тактики.
Пока мы в меньшинстве, мы ведем работу критики и выяснения ошибок, проповедуя в то же время необходимость перехода всей государственной власти к Советам рабочих депутатов, чтобы массы опытом избавились от своих ошибок.
5. Не парламентарная республика, – возвращение к ней от С.Р.Д. было бы шагом назад, – а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху.
Устранение полиции, армии, чиновничества.
Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего.
6. В аграрной программе перенесение центра тяжести на Советы батрацких депутатов.
Конфискация всех помещичьих земель.
Национализация всех земель в стране, распоряжение землею местными Советами батрацких и крестьянских депутатов. Выделение Советов депутатов от беднейших крестьян. <...>
7. Слияние немедленное всех банков страны в один общенациональный банк и введение контроля над ним со стороны С.Р.Д.
8. Не «введение» социализма, как наша непосредственная задача, а переход тотчас лишь к контролю со стороны С.Р.Д. за общественным производством и распределением продуктов.
9. Партийные задачи:
а) немедленный съезд партии;
б) перемена программы партии, главное:
1) об империализме и империалистской войне,
2) об отношении к государству и наше требование «государства-коммуны»,
3) исправление отсталой программы-минимум;
в) перемена названия партии.
10. Обновление Интернационала.
Инициатива создания революционного Интернационала, Интернационала против социал-шовинистов и против «центра». <...>
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 394 – 395.
Из письма В.И. Ленина Центральному Комитету, Петроградскому и Московскому комитетам РСДРП(б) «Большевики должны взять власть»
12 – 14 сентября 1917 г.
Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки.
Могут, ибо, предлагая тотчас демократический мир, отдавая тотчас землю крестьянам, восстанавливая демократические учреждения и свободы, помятые и разбитые Керенским, большевики составят такое правительство, какого никто не свергнет.
Большинство народа за нас. Это доказал длинный и трудный путь от 6 мая до 31 августа и до 12 сентября: большинство в столичных Советах есть плод развития народа в нашу сторону. Колебания эсеров и меньшевиков, усиление интернационалистов среди них доказывают то же самое.
Демократическое совещание обманывает крестьянство, не давая ему ни миpa, ни земли.
Большевистское правительство одно удовлетворит крестьянство.
***
Почему должны власть взять именно теперь большевики?
Потому, что предстоящая отдача Питера сделает наши шансы во сто раз худшими.
А отдаче Питера при армии с Керенским и К° во главе мы помешать не в силах.
И Учредительного собрания «ждать» нельзя, ибо той же отдачей Питера Керенский и К° всегда могут сорвать его. Только наша партия, взяв власть, может обеспечить созыв Учредительного собрания и, взяв власть, она обвинит другие партии в оттяжке и докажет обвинение. <...>
Вопрос в том, чтобы... на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства. Обдумать, как. агитировать за это, не выражаясь так в печати. <...>
***
Ждать «формального» большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждет. <...>
История не простит нам, если мы не возьмем власти теперь.
Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации. <...>
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 400 – 401.
Из статьи B.И Ленина «Кризис назрел»
29 сентября 1917 г.
Анализируя международную ситуацию и внутреннее положение в России, В.И. Ленин сделал вывод о назревании общенационального политического кризиса и необходимости восстания для взятия власти. Часть статьи была опубликована в газете «Рабочий путь» 20 октября, другая – предназначалась только «для раздачи членам ЦК, ПК, МК и Советов», так как в ней рассматривалась тактика подготовки восстания и доказывалась необходимость его организации до созыва съезда Советов.
Нет сомнения, конец сентября принес нам величайший перелом в истории русской, а, по всей видимости, также и всемирной революции.
...Мы стоим в преддверии всемирной пролетарской революции. И так как мы, русские большевики, одни только из всех пролетарских интернационалистов всех стран, пользуемся сравнительно громадной свободой, имеем открытую партию, десятка два газет, имеем на своей стороне столичные Советы рабочих и солдатских депутатов, имеем на своей стороне большинство народных масс в революционное время, то к нам поистине можно и должно применить слова: кому много дано, с того много и спросится.
II
В России переломный момент революции несомненен.
В крестьянской стране, при революционном, республиканском правительстве которое пользуется поддержкой партий эсеров и меньшевиков, имевших вчера еще господство среди мелкобуржуазной демократии, растет крестьянское восстание. <...>
… Официальные эсеры... вынуждены признать, что через семь месяцев революции в крестьянской стране «почти ничего не сделано для уничтожения кабалы» крестьян, закабаления их помещиками! Эти эсеры вынуждены назвать столыпинцами своего коллегу Керенского (Перс.) и всю его банду министров. <...>
Ш
Ясно само собою, что, если в крестьянской стране, после семи месяцев демократической республики, дело могло дойти до крестьянского восстания, то оно неопровержимо доказывает общенациональный крах революции, кризис ее, достигший невиданной силы, подход контрреволюционных сил к последней черте.
Это ясно само собою. Перед лицом такого факта, как крестьянское восстание, все остальные политические симптомы, даже если бы они противоречили этому назреванию общенационального кризиса, не имели бы ровнехонько никакого значения.
Но все симптомы указывают, наоборот, именно на то, что общенациональный кризис назрел.
После аграрного вопроса в общегосударственной жизни России особенно большое значение имеет, особенно для мелкобуржуазных масс населения, национальный вопрос. И мы видим, что на «Демократическом» совещании… «национальная» курия по радикализму становится на второе место, уступая только профессиональным союзам и стоя выше курии Советов рабочих и солдатских депутатов по проценту голосов, поданных против коалиции (40 из 55). Из Финляндии правительство Керенского... выводит революционные войска, чтобы подкрепить реакционную финскую буржуазию. На Украине конфликты украинцев вообще и украинских войск в частности с правительством все учащаются.
Возьмем далее армию, которая в военное время имеет исключительно важное значение во всей государственной жизни. Мы видели полный откол от правительства финляндских войск и Балтийского флота. Мы видим показание офицера – неболъшевика, который говорит от имени всего фронта и говорит революционнее всех большевиков, что солдаты больше воевать не будут. <...>
... Вместе с левыми эсерами мы имеем теперь большинство и в Советах, и в армии, и в стране, в этом ни тени сомнения быть не может.
А к числу симптомов, имеющих не только симптоматическое, но и весьма реальное значение, надо отнести еще тот, что имеющие гигантское общеэкономическое и общеполитическое и военное значение армии железнодорожников и почтовых служащих продолжают быть в остром конфликте с правительством...
V
Да, вожди Центрального Исполнительного Комитета ведут правильную тактику защиты буржуазии и помещиков. И нет ни малейшего сомнения, что большевики, если бы они дали себя поймать в ловушку конституционных иллюзий, «веры» в съезд Советов и в созыв Учредительного собрания, «ожидания» съезда Советов и т.п., – нет сомнения, что такие большевики оказались бы жалкими изменниками пролетарскому делу.
Они были бы изменниками ему, ибо они предали бы своим поведением немецких революционных рабочих, начавших восстание во флоте. При таких условиях «ждать» съезда Советов и т.п. есть измена интернационализму, измена делу международной социалистической революции. <...>
«Ждать» съезда Советов есть полный идиотизм, ибо это значит пропустить недели, а недели и даже дни решают теперь все. Это значит трусливо отречься от взятия власти, ибо 1 – 2 ноября оно будет невозможно (и политически и технически: соберут казаков ко дню глупеньким образом «назначенного» восстания).
«Ждать» съезда Советов есть идиотизм, ибо съезд ничего не даст, ничего не может дать! <...>
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 400 – 403.
Из протокола No 25 заседания ЦК РСДРП(б) “О подготовке вооруженного восстания”
10 октября 1917 г.
Порядок дня:
4) Текущий момент.
Слово о текущем моменте получает т. Ленин.
Он констатирует, что с начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании. Между тем это недопустимо, если мы серьезно ставим лозунг о захвате власти Советами. <...>
Большинство теперь за нами. Политически дело совершенно созрело для перехода власти.
Аграрное движение также идет в эту сторону, ибо ясно, что нужны героические силы, чтобы притушить это движение. Лозунг перехода всей земли стал общим лозунгом крестьян. Политическая обстановка, таким образом, готова. Надо говорить о технической стороне. В этом все дело. <...>
Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу. <...>
Принимается резолюция в следующем виде:
«ЦК признает, что как международное положение русской революции (восстание во флоте в Германии, как крайнее проявление нарастания во всей Европе всемирной социалистической революции, затем угроза мира империалистов с целью удушения революции в России), так и военное положение (несомненное решение русской буржуазии и Керенского с К° сдать Питер немцам), так и приобретение большинства пролетарской партией в Советах, – все это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии (выборы в Москве), наконец, явное подготовление второй корниловщины (вывод войск из Питера, подвоз к Питеру казаков, окружение Минска казаками и пр.) – все это ставит на очередь дня вооруженное восстание.
Признавая, таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы (съезда советов Северной области, вывода войск из Питера, выступления москвичей и минчан и т. д.)».
Высказываются за 10, против 2.
Приложение
Из заявления Каменева и Зиновьева
11 октября 1917 г.
...Петроградскому, Московскому, Московскому областному, Финляндскому областному комитетам РСДРП, большевистской фракции ЦИК, Петроградскому Исполнительному комитету Советов р. и с. д., большевистской фракции съезда Советов Северной области
К текущему моменту
...Мы глубочайше убеждены, что объявлять сейчас вооруженное восстание – значит ставить на карту не только судьбу нашей партии, но и судьбу русской и международной революции. <...>
Шансы нашей партии на выборах в Учредительное собрание превосходны. <…> Влияние большевизма растет. Целые пласты трудящегося населения только еще начинают захватываться им. При правильной тактике мы можем получить треть, а то и больше мест в Учредительном собрании. <...>
Говорят: 1) за нас уже большинство народа в России и 2) за нас большинство международного пролетариата. Увы! – ни то, ни другое неверно, и в этом все дело.
В России за нас большинство рабочих и значительная часть солдат. Но все остальное – под вопросом. Мы все уверены, например, что если дело теперь дойдет до выборов в Учредительное собрание, то крестьяне будут голосовать в большинстве за эсеров. <...>
… мы можем и должны теперь ограничиться оборонительной позицией. Временное правительство часто бессильно провести в жизнь свои контрреволюционные намерения. Оно расшатано. Силы солдат и рабочих достаточны, чтобы не дать осуществиться таким шагам Керенского и компании. <...>
Перед историей, перед международным пролетариатом, перед русской революцией и российским рабочим классом мы не имеем права ставить теперь на карту вооруженного восстания все будущее. Ошибкой было бы думать, что теперь подобное выступление в случае неудачи привело бы только к тем последствиям, как 3 – 5 июля. Теперь дело идет о большем. Дело идет о решительном бое, и поражение в этом бою было бы поражением революции. <...>
Против этой губительной политики мы подымаем голос предостережения.
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 403 – 405.
Сообщение газеты «Рабочий путь» о заседании Исполнительного Комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов 12 октября 1917 г. по вопросу “Об организации Военно-революционного комитета и гарнизонного совещания”
13 октября 1917 г.
Вчера состоялось закрытое заседание Петроградского исполнительного комитета, на котором обсуждался доклад военного отдела Совета об организации Военно-революционного комитета. Необходимость такого органа была признана всем исполнительным комитетом, за исключением двух меньшевиков.
Военно-революционный комитет организуется Петроградским исполнительным комитетом и является его органом. В состав его войдут: президиумы пленума Совета и солдатские секции, представители Центрофлота, Финляндского областного комитета, железнодорожного союза, почтово-телеграфного союза, фабрично-заводских комитетов, профессиональных союзов, представителей партийных военных организаций, союза социалистов народной армии, военного отдела ЦИК, рабочей милиции.
В задачи Военно-революционного комитета входит: определение боевой силы и вспомогательных средств, необходимых для обороны Петрограда и не подлежащих выводу, учет и регистрация личного состава гарнизонов Петрограда и его окрестностей и предметов снаряжения и продовольствия, разработка плана работ по обороне Петрограда, меры по охране города от погромов и дезертирства и, наконец, поддержание в рабочих массах и солдатах революционной дисциплины…
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 405 – 406.
Из письма В.И. Ленина членам ЦК РСДРП(б) О необходимости немедленного восстания
24 октября 1917 г.
...Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс. <...>
Кто должен взять власть?
Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет «или другое учреждение», которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа, интересов армии (предложение мира тотчас), интересов крестьян (землю взять должно тотчас, отменить частную собственность), интересов голодных. <...>
История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять все.
Взяв власть сегодня, мы берем ее не против Советов, а для них.
Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия. <...>
Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!
Промедление в выступлении смерти подобно.
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 408.
VI. ПРИХОД БОЛЬШЕВИКОВ К ВЛАСТИ.
ВТОРОЙ ВСЕРОССИЙСКИЙ СЪЕЗД СОВЕТОВ
Объявление Петроградского Военно-революционного комитета о ходе вооруженного восстания и низложении Временного правительства
25 октября 1917 г.
Заняты все вокзалы, телеграф, телефонная станция, почтамт. Зимний дворец и штаб выключены из телефонной сети. Взят Государственный банк, Зимний дворец, штаб и прилегающие пункты окружены. Ударные батальоны рассеяны. Юнкера парализованы. Броневики перешли на сторону Революционного комитета. Казаки отказались подчиняться Временному правительству. Временное правительство низложено. Власть перешла в руки Революционного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
В Петрограде власть в руках Военно-революционного комитета Петроградского Совета. Единодушно восставшие солдаты и рабочие победили безо всякого кровопролития. Правительство Керенского низложено. Комитет обращается с призывом к фронту и тылу не поддаваться провокации, а поддерживать Петроградский Совет и новую революционную власть, которая немедленно предложит справедливый мир, передаст землю крестьянам, созовет Учредительное собрание. Власть на местах перешла в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 408 – 409.
Из воспоминаний С.Д. Мстиславского О II Всероссийском Съезде Советов
25 октября 1917 г.
... Съезд должен был открыться днем: кворум был давно уже налицо: к утру еще в мандатной комиссии было зарегистрировано 663 делегата – цифра, превзошедшая все ваши ожидания, так как выборы на съезд шли во многих местах под полубойкотом правых социалистических партий, знавших, что станет в порядок дня этого съезда. Но, несмотря на кворум, заседание не открывалось: большевики хотели до начала его закончить ликвидацию Временного правительства и поставить, таким образом, съезд перед непоправимо свершившимся фактом.
Фракции съезда со своей стороны тоже не торопились; они должны были обсудить со всей серьезностью, которой требовал момент, создавшееся положение и дальнейшую свою тактику.
Особенно серьезно и остро стоял вопрос для нас, левого крыла социалистов-революционеров. Несмотря на огромную напряженность «внутренних отношений», партия официально была еще единой: фракция съезда была одна.
В 10 час. 45 мин. вечера в большом актовом зале... открылся наконец съезд: оттягивать дольше было незачем. Настроения фракций определились: было известно, что правые социалистические партии, оказавшиеся в ничтожном меньшинстве, со съезда уйдут независимо от его программы и тактики...
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 409.
Из «Записок о революции» Н.Н. Суханова. об уходе фракции меньшевиков со П Всероссийского съезда советов
... Мы ушли неизвестно куда и зачем, разорвав с Советом, смешав себя с элементами контрреволюции, дискредитировав и унизив себя в глазах масс, подорвав все будущее своей организации и своих принципов. Этого мало: мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции.
Борьба на съезде за единый демократический фронт могла иметь успех. Уходя со съезда, оставляя большевиков с одними левыми эсеровскими ребятами и слабой группкой «новожизненцев», мы своими руками отдали большевикам монополию над Советом, над массами, над революцией. По собственной неразумной воле мы обеспечили победу всей «линии» Ленина...
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 410.
Суханов Н.Н. Сценки из Второго съезда Советов
...Зал был полон мрачными, равнодушными лицами и серыми шинелями. Через густую толпу, стоявшую в проходе, я пробираюсь вперед, где для меня должно быть занято место. В зале не то было опять темновато, не то клубы табачного дыма заслоняли яркий свет люстр между белыми колоннами... На эстраде, не в пример вчерашней пустоте, толпилось гораздо больше людей, чем допускал элементарный порядок и организованность... Я искал глазами Ленина, но, кажется, его не было на эстраде... Я добрался до своего места в одном из первых рядов, когда на трибуну вошел Дан, чтобы открыть съезд от имени ЦИК.
За всю революцию я не помню более беспорядочного и сумбурного заседания. Открывая его, Дан заявил, что он воздержится от политической речи: он просит понять его и вспомнить, что в данный момент его партийные товарищи, самоотверженно выполняя свой долг, находятся в Зимнем дворце под обстрелом.
У Аванесова в руках был готовый список президиума. Но представители меньшевиков и эсеров заявляют, что они отказываются участвовать в нем. От имени нашей фракции кто-то сделал заявление, что мы «пока воздерживаемся» от участия в президиуме, впредь до выяснения некоторых вопросов. Президиум составляется из главных большевистских лидеров и из шестерки левых эсеров. Они едва рассаживаются – от тесноты и беспорядка на эстраде... В течение всего съезда председательствует Каменев. Он оглашает порядок дня: 1) об организации власти, 2) о войне и мире, 3) об Учредительном собрании... Слова о порядке дня требует Мартов.
«Прежде всего надо обеспечить мирное разрешение кризиса. На улицах Петербурга льется кровь. Необходимо приостановить военные действия с обеих сторон. Мирное решение кризиса может быть достигнуто созданием власти, которая была бы признана всей демократией. Съезд не может оставаться равнодушным к развертывающейся гражданской войне, результатом которой может быть грозная вспышка контрреволюции».
Выступление Мартова встречается шумными аплодисментами очень большой части. Видимо, многие и многие большевики, не усвоив духа учения Ленина и Троцкого, были бы рады пойти именно по этому пути. К предложению Мартова присоединяются новожизненцы, фронтовая группа, а главное – левые эсеры... От имени большевиков отвечает Луначарский: большевики ровно ничего не имеют против; пусть вопрос о мирном разрешении кризиса будет поставлен в первую очередь. Предложение Мартова голосуется. Против – никто... После того, как было принято предложение Мартова, но раньше, чем его начали обсуждать, – от имени меньшевистской фракции выступил ее представитель, будущий большевистский сановник и канцелярский буквоед Хинчук:
«Единственный выход – начать переговоры с Временным правительством об образовании нового правительства, которое опиралось бы на все слои... (в зале поднимается страшный шум, возмущены не только большевики, оратору долго не дают говорить...) Военный заговор организован за спиной съезда. Мы снимаем с себя всякую ответственность за происходящее и покидаем съезд, приглашая остальные фракции собраться для обсуждения создавшегося положения».
Это блестящее выступление сейчас же оборачивает настроение против «соглашателей». Большевистская масса сжимается вокруг Ленина. Негодование выражается очень бурно. Слышны крики: «Дезертиры! Ступайте к Корнилову!.. Лакеи буржуазии!.. Враги народа!»
Среди шума на трибуне появляется эсер Гендельман и от имени своей фракции повторяет то же заявление... Настроение в зале еще поднимается. Начинается топот, свист, ругань.
«Чистые» ушли... Что же – теперь без них будет обсуждаться предложение Мартова? Теперь это утеряло львиную долю своего смысла. Но, кажется, пока и не до этого. Градом посыпались «внеочередные заявления» – от имени всяких организаций и от имени самих ораторов... Правый меньшевик Кучин, всегда выпускаемый от имени фронта, также обвиняет большевиков в противонародном военном заговоре и также со своей «фронтовой группой» покидает съезд.
Вышел Абрамович от группы «Бунда», сообщает: начался обстрел Зимнего дворца; меньшевики, эсеры, крестьянский ЦИК и Городская дума решили идти к Зимнему и подставить себя под пули. Это очень эффектно и драматично, но решительно не вызывает сочувствия. Среди шума выделяются насмешки, частью грубые, частью ядовитые... Однако до сих пор у нас в революции все же стреляют не каждый день. На многих сообщение Абрамовича произвело тягостное впечатление. Но его рассеял Рязанов, заявивший от имени военно-революционного комитета:
«Часа полтора тому назад к нам явился городской голова и предложил взять на себя переговоры между Зимним дворцом и осаждающими. Военно-революционный комитет послал своих представителей. Таким образом, он делает все, чтобы предупредить кровопролитие».
Рязанов известен всем, как человек, не склонный к кровопролитию. Ему верят... Но когда же начнется обсуждение предложения Мартова? Его, по-видимому, начинает сам Мартов, когда получает слово среди бесконечной серии внеочередных заявлений.
«Сведения, которые здесь поступают...» – начинает он, но собрание, которое час назад единогласно приняло его предложение, теперь уже раздражено против всякого вида «соглашателей». Мартова прерывают:
«Какие сведения? Что вы нас пугаете? Как вам не стыдно!»
Мартов довольно подробно развивает мотив своего предложения. А затем вносит резолюцию: съезд должен принять постановление о необходимости разрешения кризиса путем образования общедемократического правительства и избрать делегацию для переговоров со всеми социалистическими партиями. С ответом Мартову выступает Троцкий, который стоит рядом с ним в толпе, переполняющей эстраду. У Троцкого в руках – готовая резолюция. Сейчас, после исхода правых, его позиция настолько же прочна, насколько слаба позиция Мартова.
«Восстание народных масс, – чеканит Троцкий, – не нуждается в оправдании. То, что произошло, это восстание, а не заговор. Мы закаляли революционную энергию петербургских рабочих и солдат. Мы открыто ковали волю масс на восстание, а не на заговор... Народные массы шли под нашим знаменем, и наше восстание победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? Я спрашиваю вас, с кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда, или которые делают это предложение. Но ведь мы видели их целиком. Больше за ними нет никого в России. С ними должны заключить соглашение, как равноправные стороны, миллионы рабочих и крестьян, представленных на этом съезде, которых они не в первый и не в последний раз готовы променять на милость буржуазии. Нет, тут соглашение не годится. Тем, кто ушел отсюда и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории...»
«Тогда мы уходим!» – крикнул с трибуны Мартов среди бурных рукоплесканий по адресу Троцкого.
(Ник. Суханов. Записки о революции. Кн. 7. Изд-во Гржебина. Берлин-Москва. 1923)
Цит. по: Октябрьский переворот. Революция 1917 года глазами ее руководителей / сост, вступ. статья, послесл. Д.С. Анина. – М.: Современник, 1991. – 381 с. – С.296 – 299.
Из “Декрета о мире”
26 октября 1917 г.
Написан В.И. Лениным и составлял центральную часть его доклада о мире. Был принят на втором заседании съезда Советов вечером 26 октября. Впервые опубликован 27 октября 1917 г. в газетах «Правда» (№ 170) и «Известия ЦИК» (№ 208).
Рабочее и крестьянское правительство, созданное революцией 24 – 25 октября и опирающееся на Советы Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире.
Справедливым или демократическим миром, которого жаждет подавляющее большинство истощенных, измученных и истерзанных войной рабочих и трудящихся классов всех воюющих стран, – миром, которого самым определенным и настойчивым образом требовали русские рабочие и крестьяне после свержения царской монархии, – таким миром правительство считает немедленный мир без аннексий (то есть без захвата чужих земель, без насильственного присоединения чужих народностей) и без контрибуций.
Такой мир предлагает Правительство России заключить всем воюющим родам немедленно, выражая готовность сделать без малейшей оттяжки тотчас же все решительные шаги впредь до окончательного утверждения всех условий такого мира полномочными собраниями народных представителей всех стран и всех наций <...>
Тайную дипломатию Правительство отменяет, со своей стороны выражая твердое намерение вести все переговоры совершенно открыто перед всем народом, приступая немедленно к полному опубликованию тайных договоров, подтвержденных или заключенных правительством помещиков и капиталистов с февраля по 25 октября 1917 года. Все содержание этих тайных договоров, поскольку оно направлено, как это в большинстве случаев бывало, к доставлению выгод и привилегий русским помещикам и капиталистам, к удержанию или увеличению аннексий великороссов, Правительство объявляет безусловно и немедленно отмененным <...>
Правительство предлагает всем правительствам и народам всех воюющих стран немедленно заключить перемирие, причем, со своей стороны, считает желательным, чтобы это перемирие было заключено не меньше как на три месяца, то есть на такой срок, в течение которого вполне возможно как завершение переговоров о мире с участием представителей всех без изъятия народностей, или наций, втянутых в войну или вынужденных к участию в ней, так равно и созыв полномочных собраний народных представителей всех стран для окончательного утверждения условий мира.
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 410 – 411.
Из “Декрета о земле”
26 октября 1917 г.
Основу Декрета о земле, написанного В.И. Лениным, составили 242 наказа местных Советов крестьянских депутатов, опубликованные 19 августа 1917 г. в No 88 газеты «Известия Всероссийского Совета Крестьянских депутатов». Был принят на втором заседании съезда Советов в ночь с 26 на 27 октября. Впервые декрет был опубликован 28 октября 1917 г. в газетах «Правда» (№ 171) и «Известия ЦИК» (№ 209).
1. Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа.
2. Помещичьи имения, равно как все земли удельные, монастырские, церковные со всем их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями переходят в распоряжение волостных земельных Комитетов и уездных Советов Крестьянских Депутатов впредь до Учредительного собрания.
3 Какая бы то ни была порча конфискуемого имущества, принадлежащего отныне всему народу, объявляется тяжким преступлением, караемым революционным судом. Уездные Советы Крестьянских Депутатов принимают все необходимые меры для соблюдения строжайшего порядка при конфискации помещичьих имений, для определения того, до какого размера участки и какие именно подлежат конфискации, для составления точной описи всего конфискуемого имущества и для строжайшей революционной охраны всего переходящего к народу хозяйства на земле со всеми постройками, орудиями, скотом, запасами продуктов и проч.
4. Для руководства по осуществлению великих земельных преобразований, впредь до окончательного их решения Учредительным собранием, должен повсюду служить следующий крестьянский наказ...
О земле
Вопрос о земле во всем его объеме может быть разрешен только Всенародным Учредительным собранием.
Самое справедливое разрешение земельного вопроса должно быть таково:
1. Право частной собственности на землю отменяется навсегда; земля не может быть ни продаваема, ни сдаваема в аренду, либо в залог, ни каким-либо другим способом отчуждаема. Вся земля: государственная, удельная кабинетная, монастырская, церковная, посессионная, майоратная, частновладельческая, общественная и крестьянская и т.д. отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней. <…>
2. Все недра земли: руда, нефть, уголь, соль и т.д., а также леса и воды, имеющие общегосударственное значение, переходят в исключительное пользование государства. Все мелкие реки, озера, леса и проч. переходят в пользование общин, при условии заведывания ими местными органами самоуправления.
3. Земельные участки с высококультурными хозяйствами... не подлежат разделу, а превращаются в показательные и передаются в исключительное пользование государства или общин, в зависимости от размера и значения их.
Усадебная, городская и сельская земля с домашними садами и огородами остается в пользовании настоящих владельцев, причем, размер самих участков и высота налога за пользование ими определяется законодательным порядком.
4. Конские заводы, казенные и частные племенные скотоводства и птицеводства и проч. конфискуются, обращаются во всенародное достояние и переходят либо в исключительное пользование государства, либо общины в зависимости от величины и значения их.
Вопросы о выкупе подлежат рассмотрению Учредительного собрания.
5. Весь хозяйственный инвентарь конфискованных земель, живой и мертвый переходит в исключительное пользование государства или общины в зависимости от величины и значения их без выкупа.
Конфискация инвентаря не касается малоземельных крестьян.
6. Право пользования землею получают все граждане (без различия пола) Российского государства, желающие обрабатывать ее своим трудом, при помощи своей семьи, или в товариществе, и только до той поры, пока они в силах ее обрабатывать. Наемный труд не допускается. <...>
Земледельцы, вследствие старости и инвалидности утратившие навсегда возможность лично обрабатывать землю, теряют право на пользование ею взамен того получают от государства пенсионное обеспечение.
7. Землепользование должно быть уравнительным, то есть земли распределяются между трудящимися, смотря по местным условиям по трудовой или потребительной форме. Формы пользования землей должны быть совершенно свободны: подворная, хуторская, общественная, артельная, как решено будет в отдельных селениях и поселках.
8. Вся земля по ее отчуждению поступает в общенародный земельный фонд. Распределением ее между трудящимися заведуют местные и центральные органы самоуправления, начиная от демократически организованных без сословных сельских и городских общин и кончая центральными областными учреждениями.
Земельный фонд подвергается периодическим переделам в зависимости от роста населения и поднятия производительности и культуры сельского хозяйства.
При изменении границ наделов первоначальное ядро надела должно остаться неприкосновенным.
Земля выбывающих членов поступает обратно в земельный фонд, причем преимущественное право на получение участков выбывших членов получают ближайшие родственники их и лица по указанию выбывших.
Вложенная в землю стоимость удобрения и мелиорация (коренные улучшения), поскольку они не использованы при сдаче надела обратно в земельный фонд, должны быть оплачены.
Если в отдельных местностях наличный земельный фонд окажется недостаточным для удовлетворения всего местного населения, то избыток населения подлежит переселению.
Организацию переселения, равно как и расходы по переселению и снабжению инвентарем и проч. должно взять на себя государство.
Переселение производится в следующем порядке: желающие безземельные крестьяне, затем порочные члены общин, дезертиры и проч. и, наконец, по жребию или по соглашению.
Все содержавшееся в этом наказе как выражение безусловной воли огромного большинства сознательных крестьян всей России объявляется временным законом, который впредь до Учредительного собрания проводится в жизнь по возможности немедленно, а в известных своих частях с той необходимой постепенностью, которая должна определяться уездными Советами Крестьянских Депутатов.
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 411 – 413.
Из «Открытого письма» Г.В. Плеханова “К петроградским рабочим о несвоевременности взятия ими политической власти”
Не подлежит сомнению, что многие из вас рады тем событиям, благодаря которым пало коалиционное правительство А.Ф. Керенского и политическая власть перешла в руки Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов.
Скажу вам прямо: меня эти события огорчают.
Не потому огорчают, чтобы я не хотел торжества рабочего класса, а, наоборот, потому, что призываю его всеми силами своей души. <...>
… наш рабочий класс еще далеко не может с пользой для себя и для страны взять в свои руки всю полноту политической власти. Навязать ему такую власть, значит толкать его на путь величайшего исторического несчастья, которое было бы в то же время величайшим несчастьем и для всей России.
В населении нашего государства пролетариат составляет не большинство, а меньшинство. А между тем он мог бы с успехом практиковать диктатуру только в том случае, если бы составлял большинство. Это не станет оспаривать ни один серьезный социалист.
Правда, рабочий класс может рассчитывать на поддержку со стороны крестьян, из которых до сих пор состоит наибольшая часть населения России Но крестьянству нужна земля, в замене капиталистического строя социалистическим оно не нуждается. Больше того: хозяйственная деятельность крестьян, в руки которых перейдет помещичья земля, будет направлена не в сторону социализма, а в сторону капитализма. <...>
Отсюда неизбежно следует, что если бы, захватив политическую власть, наш пролетариат захотел совершить «социальную революцию», то сама экономика нашей страны осудила бы его на жесточайшее поражение. <...>
Несвоевременно захватив политическую власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну, которая, в конце концов, заставит его отступить далеко назад от позиций, завоеванных в феврале и марте нынешнего года. <...>
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 413 – 414.
Из Декрета II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов об образовании Совета Народных Комиссаров
27 октября 1917 г.
Проект был написан В.И. Лениным 26 октября. Съезд принял постановление утром 27 октября.
Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов постановляет:
Образовать для управления страной, впредь до созыва Учредительного собрания, временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комиссаров. Заведование отдельными отраслями государственной жизни поручается комиссиям, состав которых должен обеспечить проведение в жизнь провозглашенной съездом программы, в тесном единении с массовыми организациями рабочих, работниц, матросов, солдат, крестьян и служащих. Правительственная власть принадлежит коллегии председателей этих комиссий, т.е. Совету Народных Комиссаров.
Контроль над деятельностью народных комиссаров и право смещения их принадлежит Всероссийскому съезду Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и его Центральному Исполнительному Комитету.
В настоящий момент Совет Народных Комиссаров составляется из следующих лиц:
Председатель Совета – Владимир Ульянов (Ленин),
Народный комиссар по внутренним делам – А.И. Рыков;
Земледелия – В.П. Милютин;
Труда – А.Г. Шляпников;
По делам военным и морским – комитет в составе: В.А. Овсеенко (Антонов), Н.В. Крыленко и П.E. Дыбенко;
По делам торговли и промышленности – В.П. Ногин;
Народного просвещения – A.B. Луначарский;
Финансов – И.И. Скворцов (Степанов);
По делам иностранным – Л.Д. Бронштейн (Троцкий);
Юстиции – Г.И. Оппоков (Ломов);
По делам продовольствия – И.А. Теодорович;
Почт и телеграфов — Н.П. Авилов (Глебов);
Председатель по делам национальностей – И.В. Джугашвили (Сталин).
Пост народного комиссара по делам железнодорожным временно остается незамещенным. (Все выделенные – в перс.).
Цит. по: Хрестоматия по истории России: учеб. пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. М., 2004. С. 415 – 416.
Рабинович А. О причинах победы большевиков.
На главный вопрос о том, почему большевики победили в борьбе за власть в Петрограде в 1917 году, нельзя дать однозначного ответа. Конечно, сейчас, спустя более чем полвека, совершенно ясно, что как слабость кадетов и умеренных социалистов в революционный период, так и жизнеспособность и влияние крайних левых сил в этот же период определялись особенностями политического, социального и экономического развития России в течение XIX столетия и начале XX. Кроме того, на ход и результаты революции 1917 года в Петрограде не могла не оказать значительного влияния Первая мировая война. Если бы Временное правительство не стремилось вести войну до победного конца (а в 1917 году это решение не получило широкой поддержки), то оно, несомненно, имело бы больше шансов справиться с теми многочисленными проблемами, которые стали неизбежным следствием крушения старого порядка, и в частности удовлетворить требования населения, касающиеся безотлагательных радикальных реформ.
В сложившейся ситуации важным источником роста авторитета большевиков в 1917 году была чрезвычайная притягательность платформы партии, воплощенной в лозунгах «Мира, земли, хлеба!» и «Вся власть Советам!». Большевики с необычайной энергией и изобретательностью завоевывали поддержку среди петроградских фабричных рабочих и солдат, а также кронштадтских матросов. Для этих групп лозунг «Вся власть Советам!» означал создание демократического и целиком социалистического правительства при представительстве всех партий и групп в Совете, выступающего за немедленное заключение мира, проведение подлинных преобразований внутри страны, а также за скорейший созыв Учредительного собрания. В конце весны и летом 1917 года цели, провозглашенные большевиками, и особенно лозунг передачи власти Советам, получили дополнительную поддержку благодаря целому ряду факторов. Экономическое положение страны ухудшалось. Над солдатами Петроградского гарнизона нависла реальная угроза отправки на фронт. Народные массы все меньше и меньше верили в возможность быстрого достижения мира и проведения реформ Временным правительством. Одновременно с этим все основные политические группировки утратили доверие масс, поскольку были связаны с правительством и призывали к терпению и жертвам во имя победы в войне. А после корниловского мятежа низшие слои населения Петрограда, можно сказать, единодушно выступали за разрыв коалиции правительства с кадетами.
Кроме того, способность большевиков всего за восемь месяцев подготовиться к взятию власти была обусловлена той большой работой, которую партия проводила, чтобы заручиться поддержкой солдат в тылу и на фронте; по-видимому, только большевики смогли понять важнейшую роль вооруженных сил в борьбе за власть. И наконец – и это самое главное – феноменальные успехи большевиков в значительной степени проистекали из характера партии в 1917 году. И здесь я имею в виду вовсе не смелое и решительное руководство Ленина (огромное историческое значение которого бесспорно) и не вошедшие в поговорку (хотя и сильно преувеличенные) организационное единство и дисциплину большевиков. Здесь важно подчеркнуть присущие партии сравнительно демократическую, толерантную и децентрализованную структуру и методы руководства, а также ее в сущности открытый и массовый характер.
Как мы знаем, на всех уровнях петроградской организации большевиков в 1917 году продолжались свободные и оживленные дискуссии по основополагающим вопросам теории и тактики. Несогласные с большинством имели возможность бороться за свои взгляды. Нередко Ленин проигрывал в этой борьбе. Для того чтобы в полной мере оценить значение терпимости к разногласиям и готовности к постоянным взаимным уступкам, достаточно вспомнить, что на многие из важнейших резолюций и официальных заявлений большевиков, сделанных в 1917 году, в равной мере повлияли как взгляды правых в партии большевиков, так и взгляды Ленина. Кроме того, умеренные большевики, такие как Каменев, Зиновьев, Луначарский и Рязанов, входили в число самых видных и уважаемых представителей партии в важнейших общественных организациях, таких, как Советы и профсоюзы.
В 1917 году занимавшие подчиненное положение партийные организации, такие, как Петербургский комитет и «Военка», обладали значительной независимостью и могли проявлять инициативу. Их мнение и критические замечания принимались во внимание при формировании политики на самых высоких уровнях. Самое главное, что эти нижестоящие организации имели возможность изменять свою тактику и лозунги в зависимости от обстановки и от того, кому они адресованы. В партию было принято огромное число новых членов, которые также сыграли важную роль в определении политики большевиков. Среди них – многие руководители Октябрьской революции, такие, как Троцкий, Антонов-Овсеенко, Луначарский и Чудновский, а также десятки тысяч рабочих и солдат, представлявших самые нетерпеливые и недовольные слои на фабриках и в гарнизоне практически ничего не смыслившие в марксизме и не желавшие ничего слышать о партийной дисциплине. Все это вызвало большие затруднения в июле, когда руководители Военной организации и Петербургского комитета поддержали рвущихся в бой рядовых членов и пошли вразрез с позицией ЦК, выступив за восстание. Но в период реакции после июльского восстания, а также в ходе борьбы против Корнилова, а затем и во время Октябрьской революции обширные и всемерно укрепляемые связи большевиков на фабриках, в рабочих организациях на местах и подразделениях Петроградского гарнизона и на Балтийском флоте стали важным источником стойкости и силы партии.
О значении тех активных контактов, которые существовали в 1917 году внутри высшего эшелона власти партии, а также между ним и рядовыми членами партии и массами, для успешной деятельности большевиков свидетельствует следующий эпизод, имевший место после июльского восстания. В то время Ленин считал, что Временное правительство находится под прямым контролем контрреволюционных элементов; переоценивая способности правительства нанести ущерб интересам левых сил, он был убежден, что Советы, в которых тогда преобладали меньшевики и эсеры, не располагают необходимой властью. Поэтому он требовал от партии отказа от курса на мирную передачу власти Советам и сосредоточения внимания на подготовке к вооруженному восстанию при первой же возможности. Другие руководители, многие из которых поддерживали особенно тесные связи с рабочими и солдатами, а также играли активную роль в Центральном Исполнительном Комитете и Петроградском Совете, не исключали того, что меньшевики и эсеры могут стать потенциальными союзниками, а Советы – законными революционными органами. Хотя лозунг «Вся власть Советам!» был официально снят VI съездом в конце июля, в деятельности на местах эта перемена не отразилась. Более того, на съезде не было принято решения свернуть работу по привлечению Советов на свою сторону, и эта работа продолжала оставаться одним из основных направлений деятельности партии в течение всего августа.
Как выяснилось, последствия реакции против левых сил после июля не были столь серьезными, как ожидалось. Более того, репрессивные меры правительства, а также преследование всех лидеров левых сил и явно возрастающая угроза контрреволюции вызвали в массах еще большую неприязнь к режиму Керенского и способствовали их более тесному сплочению вокруг Советов во имя защиты революции. Большевики, которые действовали в союзе с меньшевиками и эсерами в первую очередь через революционные комитеты, созданные Советами, сыграли ведущую роль в сокрушительном разгроме Корнилова. В столице корниловщина привела к стремительному усилению и росту авторитета Петроградского Совета, который стал гораздо радикальнее как по составу, так и по занимаемой позиции. В результате большевики в начале сентября вновь официально провозгласили свой главный до июльский лозунг «Вся власть Советам!».
По-видимому, самым наглядным примером того, какую роль сыграла сравнительно свободная и гибкая структура партии, а также ее способность приводить свою тактику в соответствие с настроениями масс, является то, что произошло во второй половине сентября, когда партийные деятели в Петрограде отказались прислушаться к несвоевременным призывам все еще скрывающегося в Финляндии Ленина немедленно поднять восстание. Конечно, 10 октября ЦК большевиков в присутствии Ленина поставил на повестку дня вопрос о вооруженном восстании и захвате власти. Однако в последующие дни появилось достаточно указаний на то, что восстание, начатое независимо от Советов и до начала II съезда Советов, не получит поддержки петроградских масс, что против захвата власти большевиками выступят все остальные крупные политические партии, крестьяне в губерниях и солдаты на фронте, а возможно, и такие массовые демократические организации, как Советы и профсоюзы, и что партия так или иначе технически не готова к схватке с правительством. В этих обстоятельствах те партийные руководители в Петрограде, которые были осторожными в тактических вопросах, во главе с Троцким разработали стратегию, в соответствии с которой органы Петроградского Совета предполагалось использовать для захвата власти, наступление на правительство должно быть закамуфлировано под оборонительную операцию, низложение правительства следовало бы увязать с работой II съезда Советов.
21 – 23 октября, воспользовавшись в качестве предлога намерением правительства отправить большую часть гарнизона на фронт и представляя каждый свой шаг как оборонительную меру против контрреволюции, Военно-революционный комитет Петроградского Совета установил контроль над большинством военных частей в Петрограде и, таким образом, фактически без единого выстрела разоружил Временное правительство. В ответ на это рано утром 24 октября Керенский принял меры для подавления левых сил. И только тогда буквально за несколько часов до запланированного открытия съезда Советов и отчасти благодаря настойчивым напоминаниям Ленина и началось то вооруженное восстание, к которому он призывал уже больше месяца.
Существует мнение, что все-таки восстание, происшедшее 24 – 25 октября, имело важнейшее историческое значение, поскольку, побудив большинство меньшевиков и эсеров покинуть II съезд Советов, помешало созданию на съезде социалистического коалиционного правительства, в котором умеренные социалисты могли бы занять сильные позиции. Благодаря этому оно проложило путь к созданию Советского правительства под полным контролем и руководством большевиков. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что так оно все и было на самом деле. Однако важно отметить: вооруженное восстание в том виде, в котором его представлял себе Ленин, стало возможным только после того, как правительство предприняло прямое наступление на левые силы. И здесь следует повторить, что массы в Петрограде, которые в той или иной степени поддерживали большевиков, выступавших за свержение Временного правительства, сделали это не потому, что как-то симпатизировали идее прихода к власти одних большевиков, а потому, что верили: над революцией и съездом нависла угроза. Только создание представительного полностью социалистического правительства – за которое, как считали массы, и выступали большевики – могло дать им надежду, что не будет возврата к ненавистной жизни при старом режиме, что удастся избежать смерти на фронте, что Россия сумеет быстро выйти из войны и, вообще, жизнь станет лучше.
Цит. по: Рабинович А. Большевики приходят к власти: революция 1917 года в Петрограде / общ. ред., послесл. Г.З. Иоффе. – М.: Прогресс, 1989. – 416 с. – С. 330 – 334.
VII. ОЦЕНКА СОБЫТИЙ ОКТЯБРЯ 1917 г.
Историки религиозного направления (Д.В. Поспеловский и др.) октябрьские события показывают как масштабную катастрофу и торжество сатанинских сил.
Историки-марксисты (МЛ. Ким, Ю.С. Кукушкин и др.) считают, что развитие общества с древнейших времен закономерно привело к социалистической революции (первая в мире социалистическая революция — октябрьская 1917 г.) класс рабочих и беднейшего крестьянства, завоевав в России политическую власть, создают государство диктатуры пролетариата. Большевики исходили из того, что общей демократии в классовом государстве нет. Это либо диктатура буржуазии, либо диктатура пролетариата.
Либеральные историки (Н. Верт, В.П. Островский, А.И. Уткин и др.) полагают, что октябрьские события порождены временными трудностями. В стране в условиях войны произошел случайный государственный переворот, и власть захватили большевики. В ходе продолжительного красного террора со стороны большевиков насильственно установилась чуждая народу и природе политическая система — диктатура пролетариата. Нарушение со стороны государства большевиков всех прав личности. В России произошло отклонение от нормального, цивилизованного хода истории. Велика роль Ленина в отказе страны от либерально-рыночного вектора развития и выбора командно-распределительного вектора развития.
Историки технологического направления (В.А. Красильщиков, С.А. Нефедов и др.) считают, что смена власти в феврале 1917 года носила прозападный модернизационный характер и сопровождалась перениманием западных политических институтов. Однако крестьянская ре-Форма так и не была проведена; это привело к перехвату политической инициативы большевиками. Большевики, олицетворявшие радикальный западный марксизм, вошли в союз с эсерами и повели за собой массы общинного крестьянства. Результатом была победа новой власти, крестьяне получили землю, а большевики — власть; институты либерализма были отвергнуты, и Россия вступила на другой путь развития.
Своеобразие событий сторонники технологического направления усматривают в сочетании в ней различных социальных потоков, часто не совпадающих в устремлениях и даже противоречащих друг другу. Это и восстание масс против самих основ новой цивилизации: частной собственности, городов, железных дорог, представительных учреждений; и новое социальное движение, для которого разрушение старого строя представлялось предпосылкой для ускоренного движения страны по пути прогресса. Оба эти потока носили антибуржуазную направленность и были использованы радикальными элементами для прихода к власти.
Цит. по: История России для технических вузов /Б.В. Личман. Ростов н/Д. 2005. С. 357 – 358.
VIII. НАШ КРАЙ В 1917 ГОДУ
Балдин К.Е., Ильин Ю.А. Иваново-Вознесенский промышленный район в 1917 году
Новый 1917 год ивановский край встречал в неспокойной обстановке. В Иваново-Вознесенске и его окрестностях началась массовая экономическая стачка местных рабочих. Поводом для этого выступления стало решение местных предпринимателей изменить практику расчетов с рабочими. Они переводились на поденную оплату труда, которая была им явно невыгодна. Одновременно продовольственные органы в крае в очередной раз снизили нормы выдачи хлеба населению, они были сокращены в два раза и составили 20 фунтов ржаной и 10 фунтов пшеничной муки в месяц. Рабочие требовали повышения расценок, возвращения к прежней системе оплаты труда, улучшения продовольственного снабжения, увеличения наградных, которые хозяева традиционно выдавали им на Рождество. Кроме того, текстильщики настаивали на том, чтобы повысить так называемые «квартирные» с 1.5 руб. до 4 руб. в месяц (многие рабочие снимали жилье и часть этих затрат также традиционно брали на себя хозяева).
Забастовка была во многом стихийной, но она быстро охватила многие текстильные предприятия Иваново-Вознесенского промышленного района. Это выступление носило "предупредительно-разведывательный" характер. Стачечники вели себя спокойно, не провоцируя власти на применение силы. Очевидно, их основной целью было определить настроения фабрикантов, добиться от них возможных уступок. В то же время выступление было своего рода предупреждением фабрикантам о том, что текстильщики готовы к дальнейшим решительным действиям. Фабричные инспектора, в обязанности которых входило улаживание производственных конфликтов, отмечали: «Забастовка носит крайне неясный и странный характер... точно своих пожеланий не высказывают и никаких компромиссных пожеланий не заявляют... ближайшие цели забастовщиков неясны».
Стачка продолжалась около месяца (декабрь 1916 г. - январь 1917 г.), она закончилась также стихийно, как и началась. Рабочие не проявили в ходе ее должной организованности, и фабрикантам удалось «растащить» их по отдельным предприятиям. Новые условия найма во многом зависели от финансовых возможностей и доброй воли того или иного хозяина. Часть требований текстильщиков была удовлетворена, однако многого им добиться не удалось. В частности, они не получили оплаты за дни забастовки, наиболее активные рабочие были уволены и занесены в «черные списки», которые закрывали им дорогу на любое местное предприятие. Таким образом, стачка закончилась скорее в пользу работодателей, чем рабочих.
Однако, гораздо более серьезным фактором социальной нестабильности стало не это выступление рабочих, а продовольственный кризис.
Одной из основных его причин стали в годы мировой войны массовые мобилизации, которые лишили сельское хозяйство России миллионов рабочих рук. Только за 1915 г. в стране было призвано 5010 тыс. новобранце . В 1917 г., как отмечал военный историк Л.Г. Бескровный, "людские ресурсы России были накануне полного истощения". Многие крестьянские хозяйства остались совсем без мужчин в рабочем возрасте. Это не замедлило сказаться на уровне сельскохозяйственного производства. В 1914 г. посевные площади в стране составили 59 миллионов десятин, в 1916 г. - 52 млн., снизилась и урожайность. Причиной продовольственного кризиса были и огромные поставки для нужд армии. Кроме того, массу товаров, скопившихся в сельскохозяйственных районах, нельзя было подвезти из-за паралича, охватившего железнодорожный транспорт. Остро не хватало подвижного состава, который обслуживал нужды армии, служил временным пристанищем для беженцев или был до предела изношен.
Дефицит товаров первой необходимости стал особенно ощутимым уже в дни рождественских праздников. С прилавков постепенно исчезали продукты, резко поднялись цены. Население среагировало на это по-своему и начало массовые закупки впрок. Чтобы успокоить людей, Владимирское губернское продовольственное совещание 22 января 1917 г. опубликовало официальное объявление успокоительного характера. В нем говорилось, что в ноябре-декабре 1916 г. подвоз продовольствия из хлебопроизводящих губерний действительно составил только 1/7 от необходимого, но положение постепенно выправляется, и снабжение скоро будет нормализовано. Однако, это сообщение не вызвало доверия, т.к. газеты постоянно писали об остром продовольственном кризисе в самых различных районах страны. Вскоре голод пришел и в текстильный край. <…>
В этой напряженной обстановке и было получено известие из Петрограда о победе там вооруженного восстания рабочих и солдат, об образовании Временного правительства и свержении династии Романовых. Такая телеграмма пришла в Иваново-Вознесенск вечером 1 марта 1917 года. В ней было также сказано о том, что ее содержание не следует предавать широкой огласке до выяснения политической позиции городской думы. Несмотря на это, весть о революции в столице быстро распространилась по городу.
Утром 2 марта в здании иваново-вознесенской городской управы собрались на экстренное заседание гласные местной думы для того, чтобы обсудить свое отношение к революционным событиям в Петрограде. Это заседание проходило под аккомпанемент фабричных гудков, которые возвестили о начале забастовки. Толпы рабочих направились к городской площади, к ним присоединились учащиеся реального училища и гимназий, просто городские обыватели. Вскоре вся площадь перед городской управой была запружена народом. На импровизированных трибунах в разных концах площади выступали сразу несколько ораторов. Над толпой появились красные флаги, а на пальто у людей - красные банты. Самые нетерпеливые требовали послать делегацию к "отцам города" и потребовать от них быстрее принять резолюцию о безусловной поддержке революции. Около полудня на балконе управы появился городской голова А.К. Семенов и зачитал совместное решение городской думы и управы о признании Временного правительства и готовности защищать завоевания свершившейся революции.
Митинг продолжался до вечера. Часть собравшихся направилась к казармам стоявшего в городе 199-го запасного пехотного полка для того, чтобы вместе с солдатами организовать демонстрацию по улицам. Солдаты оказались запертыми в казармах, а дежурный офицер объявил, что гарнизон ждет распоряжений высших военных властей, правда, при этом он добавил, что войска ни в коем случае не будут стрелять в народ. Офицеры, не имея точных сведении о происходивших событиях и не получая приказов от начальства, заняли выжидательную позицию. Командир полка подполковник Штробиндер ограничился тем, что в тот же день /2 марта/ издал приказ: "На случай беспорядков в городе и в случае требования для этого из полка войск и караулов выставить на улицы заставы и к банкам караулы". Однако, уже 3 марта полк перешел на сторону революции. То же самое произошло и в военных гарнизонах Кинешмы, Шуи и других городов. В Иваново-Вознесенске в 199-м полку были избраны полковой и ротные комитеты, которые ограничили власть офицеров в части.
В Иваново-Вознесенске вечером 2 марта значительная часть участников митинга на центральной площади, в большинстве своем рабочие, отделилась от толпы, стоявшей у городской управы, и направилась на Александровскую улицу к зданию музея Д.Г. Бурылина. Здесь по инициативе иваново-вознесенской группы социал-демократов было принято решение о создании Совета рабочих депутатов. К утру 3 марта депутаты его были уже избраны и начали сходиться на свое первое заседание. Первоначальный состав Совета включал 80 человек, 55 из них представляли разные фабрики и заводы, 8- учебные заведения, 2 -кооперативы, 15 - местный гарнизон. Председателем Иваново-Вознесенского Совета и его заместителем стали большевики В.П. Кузнецов и В.Я. Степанов.
3 марта был образован Кинешемский Совет рабочих депутатов, 5 марта состоялось первое заседание Вичугского Совета, а на следующий день возник такой же рабочий представительный орган в Родниках. Первое заседание Совета рабочих и солдатских депутатов в Шуе состоялось 11 марта.
В Иваново-Вознесенске Совет направил делегацию в городскую думу с предложением избрать высший орган власти в городе - Революционный комитет в составе 61 человека, при этом Совет потребовал, чтобы за ним было закреплено в этом органе 15 мест. Учитывая то, что делегатов Совета наверняка поддержали бы в этом будущем органе представители гарнизона /что на деле и произошло немного позже/, рабочих кооперативов и больничных касс, то коалиция во главе с представителями Совета получила бы большинство мест в Комитете. Однако, городская дума, также занимавшаяся формированием нового органа власти, сочла предложения рабочих неприемлемыми. В состав Комитета были приглашены делегаты не только Совета, думы, гарнизона и рабочих организаций. Сюда были включены представители и от средних и зажиточных слоев городского населения: 4 человека от общества учителей, 3 - от комитета военно-технической помощи, по 2 - от военно-промышленного комитета, общества грамотности, социал-демократической партии, по 1 - от общества фабрикантов и заводчиков, технического общества и других организаций, даже от... общества благоустройства местечка "Ямы". Новый орган власти получил название Комитета общественной безопасности /КОБ/, он состоял из 71 человека. Его основной целью было "установление в городе законности, порядка и спокойствия". Таким образом, Совет пошел на серьезную уступку думе. Большую часть членов КОБ составляли не рабочие и их союзники, а представители средних городских слоев, здесь были и большевики, и меньшевики, и эсеры, и кадеты. Председателем Комитета стал представитель конституционных демократов М.Ф. Архангельский, а затем его сменил на этом посту близкий к эсерам подпоручик 199-го полка И.А. Майоров. Такой поворот дела объяснялся тем, что большую часть депутатов Совета составляли рядовые беспартийные рабочие от станка, их мало интересовала политика и гораздо больше волновали, чисто экономические проблемы: уровень заработной платы, продолжительность рабочего дня, продовольственное снабжение. С другой стороны, рабочий Совет в первые же дни после революции испытывал серьезные опасения по поводу возможной реставрации старого режима и не отказывался от таких союзников как городская дума и Комитет общественной безопасности.
Аналогичные органы буржуазно-демократической власти возникли и в других городах и фабричных поселках. 3 марта начал работу Революционный комитет общественной безопасности в Кинешме. В него вошли представители рабочих, офицеров местного гарнизона, работники кооперативов, интеллигенция. 14 марта в Середе практически одновременно возникли Совет рабочих депутатов и Временный комитет общественной безопасности.
Одним из первых совместных шагов Комитетов общественной безопасности и Советов в нашем крае стала ликвидация институтов старой власти. Были разоружены и арестованы чины полиции и жандармерии, позже многие из них были мобилизованы на фронт. Казачья команда, стоявшая в Иваново-Вознесенске, была отправлена домой. Прекратилось издание махрово-черносотенной газеты "Ивановский листок". Эти совместные действия Советов и Комитетов общественной безопасности внесли успокоение в среду населения. Уже 4 марта забастовка в Иваново-Вознесенске прекратилась, фабрики и заводы стали работать в обычном ритме. В городе для охраны общественного порядка была создана милиция, ее возглавил B.C. Бубнов - брат известного ивановского революционера-большевика А.С. Бубнова.
В дальнейшем Комитет общественной безопасности в Иваново-Вознесенске не без успеха расширял свою социальную базу, в него были кооптированы представители других организаций - Комитета торговли и мануфактур, мещанского правления, местного комитета Союза городов и др. В то же время КОБ отказался допустить в свой состав делегатов от таких явно консервативных организаций, как общества торговцев, строительных подрядчиков, извозопромышленников. Как видно, основной целью руководителей КОБ было создание прочного буржуазно-демократического большинства в этом органе. Опираясь на него, руководители Комитета стремились проводить типично реформистскую политику, улаживая противоречия между участниками временной коалиции весьма разнородных социальных слоев и политических сил.
Претерпел некоторую трансформацию и Иваново-Вознесенский Совет. Учитывая значительное представительство в нем войск местного гарнизона, он был переименован в Совет рабочих и солдатских депутатов. Продолжала работать городская дума. В отличие от Комитета общественной безопасности, который был прежде всего политическим органом, дума и управа ведали городским хозяйством, здравоохранением, народным просвещением.
10 марта Совет принял участие в торжественном заседании Комитета общественной безопасности ... Такая политическая "всеядность" Совета объяснялась тем, что его политическое лицо еще не определилось, в нем пока не приобрела идейную монополию та или иная политическая сила.
Однако конструктивное сотрудничество Совета и Комитета в Иваново-Вознесенске продолжалось недолго. Уже в конце марта Совет начал принимать резолюции, в которых содержалась сначала завуалированная, а затем и прямая критика действий КОБ и Временного правительства. Эти изменения объяснялись политизацией Совета, которая под влиянием большевиков началась в первый же месяц после Февральской революции.
В местной социал-демократической группе в начале марта, то есть к моменту выхода ее из подполья преобладало радикальное (большевистское) крыло. Меньшевики оформили в Иваново-Вознесенске свою организацию только 9 июля, эсеры - 22 апреля. Первые дни после Февральской революции ушли у большевиков на подсчет сил и политическую ориентацию в совершенно новых условиях абсолютной легальности. Одной из первых задач, которую они поставили перед собой, было завоевание Совета, авторитет которого они намеревались использовать в своих дальнейших действиях. Они добились того, что 4 марта в этот орган были дополнительно кооптированы 5 членов их организации … В дальнейшем в Совет вошли также большевики, возвращавшиеся в марте-апреле из ссылки. Социал-демократы довольно быстро установили прямые связи с фабриками и заводами. 23 марта по их инициативе было полностью обновлено руководство Совета, в его состав вошли наиболее радикально настроенные эсдеки. "Умеренного" В.П. Кузнецова на посту председателя Совета сменил В.Я. Степанов, его заместителями стали Кузнецов и Усов, секретарем - В.А. Каравайкова. Одновременно велась индивидуальная работа чуть ли не с каждым членом Совета, их "подтягивали" до осознания и принятия программы РСДРП. Однако, все же рядовой состав Совета казался местному социал-демократическому комитету слишком "реформистским". Так, на заседании комитета была резко осуждена половинчатость позиции Совета в вопросе о введении 8-часового рабочего дня /Совет отложил это решение до пасхального перерыва в работе фабрик/, большевики постановили, что "если Совет не объявит 8-часовой рабочий день в этот срок, ввести его явочным порядком".
В принципе к концу марта большевикам удалось достигнуть своей цели -Совет был почти полностью завоеван ими. Такой исход был заранее предопределен в таком чисто промышленном центре как Иваново-Вознесенск. Противоречия труда и капитала здесь были слишком острыми, и орган рабочего представительства сразу встал в оппозицию промышленникам, а затем и буржуазно-демократической власти в лице Комитета общественной безопасности и Временного правительства.
Влияние большевиков преобладало также в Советах, созданных в Тейкове, Вичуге, Середе, Кохме, Лежневе, Родниках, Писцове. Однако так было не везде. В Кинешме и Юже значительное влияние на Советы оказывали меньшевики. Это в значительной степени объяснялось тем, что в этих двух промышленных центрах социал-демократические организации были объединенными, в них стояли как большевики, так и меньшевики. В Шуе и Юрьевце в Советах преобладали эсеры. Возникшие в конце марта уездные Советы крестьянских депутатов в Шуе, Кинешме, Юрьевце также находились под влиянием социалистов-революционеров.
В апреле 1917 г. произошло такое событие как демократизация состава иваново-вознесенской городской думы. К работавшим еще до революции 40 "цензовикам" /т.е. представителям крупной буржуазии, избранным в соответствии с имущественным цензом/ добавились еще 40 человек от различных общественных организаций города, в том числе 25 - от Совета рабочих и солдатских депутатов. Председателем думы был все же избран фабрикант Н.Г. Бурылин - директор правления Товарищества Куваевской мануфактуры. Зато в управе цензовиков не стало совсем, здесь заседали представители буржуазно-демократической общественности и социалисты. Они также вытеснили прежних "отцов города" практически из всех комиссий думы.
Совет пытался оказать давление на новый состав думы. Его представитель Н.А. Жиделев потребовал отставки исполнительного органа думы - управы. Однако большевикам из Совета не удалось добиться своего. В то же время было удовлетворено другое их требование - о финансировании деятельности Совета из средств городского бюджета: 5 рублей в день отпускалось членам исполкома, 3 рубля - рядовым членам Совета. Позже - в мае Совет предъявил думе новое требование - отдать ему помещение клуба приказчиков на углу ста¬ринных ивановских улиц Панской и Шереметевской, пригрозив при этом, что в случае отказа сам реквизирует его. Дума вновь уступила требованиям Совета.
После Февральской революции началось восстановление профсоюзов, которые работали в текстильном крае в 1906-1910 годах, но были закрыты властями. 24 марта в Иваново-Вознесенске был создан союз рабочих механического производства, а в апреле начали работать профсоюзы отделочников, ткачей, прядильщиков, торгово-промышленных служащих. Позже - 10-12 июля состоялся учредительный съезд Иваново-Кинешемского объединенного профсоюза текстильщиков, членами его стали около 50 тысяч рабочих нашего края. В союзах работали большевики, меньшевики, эсеры. Они по-разному оценивали назначение этих организаций. Эсеры и меньшевики считали, что профсоюзы должны быть партийно-нейтральными, вести лишь экономическую борьбу и не вмешиваться в "политику". Большевики наоборот стремились политизировать профсоюзы и распространить на них свое влияние /что им впоследствии и удалось сделать в большинстве этих организаций/.
Весной 1917 года на предприятиях текстильного края были созданы фабрично-заводские комитеты /фабзавкомы/, которые представляли собой опорные пункты Советов непосредственно на производстве. Они постепенно начали вводить на предприятиях рабочий контроль: устанавливали 8-часовой рабочий день, контролировали прием и увольнение рабочей силы. Постепенно они стали вмешиваться и в процесс производства, а также сменяли администраторов, которые чем-либо вызывали недовольство рабочих. Так, на Иваново-Вознесенской ткацкой мануфактуре фабзавком отстранил от должности директора фабрики Корчагина. Такие же случаи были на фабриках Грязнова, Зубкова, Полушина, Щапова в Иваново-Вознесенске. Таким образом, на каждом более или менее крупном предприятии распоряжался уже не один, а два хозяина-фабрикант и фабрично-заводской комитет. Интересы их были диаметрально противоположными, они вели между собой незатихающую борьбу, от которой страдали интересы производства. Фабрики все чаще стали останавливаться из-за недостатка топлива, сырья или из-за организационной неразберихи. <…>
У Совета появилось гораздо больше возможностей прямо обращаться к рабочим и другим социальным слоям, когда с 19 апреля /1 мая/ начала выходить газета "Известия Иваново-Вознесенского Совета рабочих и солдатских депутатов" под редакцией большевика А.С. Киселева. Впоследствии она стала называться "Рабочий город", а затем - "Рабочий край". В 1917 году выходили также газеты "Иваново-Вознесенск" - орган Комитета общественной безопасности и "Наша звезда" - орган Иваново-Вознесенского городского и окружного комитетов партии большевиков.
В мае произошла реорганизации Комитета общественной безопасности. Он был переименован в Комитет общественных организаций /КОО/. <…>
Весной в Иваново-Вознесенске возникли совершенно новые массовые организации - уличные комитеты /уличкомы/. Одной из основных причин их появления было желание организовать какую-либо "самооборону" против разгула преступности, в это время грабежи в городе превратились в "бытовое явление". Кроме того, обыватели считали, что продовольственные проблемы также лучше решать сообща. Определенная часть жителей-домовладельцев предполагала на основе уличкомов создать новое политическое объединение в преддверии выборов в городскую думу. Это движение первоначально возглавили эсеры. 14 мая в здании городского училища на улице Мельничной было проведено учредительное собрание уличкомов местечка Хуторово, на котором был выбран президиум этого объединения во главе с эсером Г.Д. Ежковым. Движение домовладельцев стало одним из конкурентов Совета рабочих и солдатских депутатов в борьбе за голоса избирателей перед выборами в местное самоуправление. Уличкомы пытались привлечь на свою сторону фабриканты, в порядке благотворительности они передали этим организациям семенной картофель, "живой и мертвый инвентарь" для его посадки на окраинах города. Вокруг уличкомов развернулась борьба между большевиками и эсерами. Первые требовали создания перед выборами в городскую думу уличных избирательных комиссий, где доля домовладельцев не превышала бы 1/4 общего числа мест, а остальные 3/4 остались бы за фабричными рабочими, которые квартировали у тех же домовладельцев. Эсеры выступали за то, чтобы учет избирателей и сами выборы проводились на базе уже созданных уличкомов, где перевес имели служащие, интеллигенция, ремесленники, мелкие торговцы.
Уличкомы сделали довольно много для упорядочения продовольственного снабжения населения. <…>
За решение продовольственной проблемы взялись и большевики. 5 июня на заседании Комитета общественных организаций была выбрана комиссия во главе с Н.А. Жиделевым для учета мануфактуры. Ее целью было начать обмен тканей на продовольствие в хлебородных губерниях. Реакция текстильных фабрикантов на это была крайне негативной. Они не хотели допустить того, чтобы кто-то распоряжался продукцией их предприятий. Некоторые предприниматели, в частности, В.А. Гандурин, оказали прямое неповиновение комиссии. Тогда на заседании исполкома КОО было принято решение об аресте Гандурина и начале следствия против него. Этот инцидент породил целую волну обысков на фабриках, проводившихся под предлогом учета мануфактуры. Началась печатная и устная кампания против наиболее известных членов Общества фабрикантов - Гарелиных, Гандуриных, Дербеневых. Причем агитаторы-большевики одновременно резко критиковали и Комитет общественных организаций. 14 июня на заседании Совета впервые было предложено ликвидировать КОО как «буржуазное учреждение» и установить в городе единовластие Совета. Но эта резолюция, которая фактически объявляла войну Комитету общественных организаций, не была принята Советом из-за энергичного протеста депутатов-эсеров и представителей местного гарнизона. Между тем в стране в целом назревал конфликт между буржуазно-демократической властью в лице Временного правительства и большевиками, которых поддерживала значительная часть рабочих и солдат. Показателями этого стали июньский и июльский кризисы власти. 18 июня и 4 июля в Петрограде прошли демонстрации рабочих и солдат, выдвигавших большевистские требования отставки Временного правительства и передачи власти Советам. Масштабы июньского и июльского кризисов не ограничились Петроградом, острые события происходили в эти дни и в провинции.
Важным этапом в противостоянии двух органов власти в Иваново-Вознесенске стала манифестация 18 июня, организованная Советом. Она проходила под лозунгами «Вся власть Советам!» и «Долой министров-капиталистов!» В ходе ее по инициативе Совета милиция арестовала несколько человек, их подозревали в том, что они собирались поджечь в городе ряд объектов. Начальник милиции B.C. Бубнов не поставил КОО в известность об этом, что само по себе было прямым игнорированием политического статуса Комитета. Эта акция была тем более противозаконной, что вина арестованных не была доказана.
Аналогичная демонстрация была проведена в Тейкове. <…>
Июньская демонстрация в Иваново-Вознесенске побудила КОО, до этого всячески избегавшего критиковать Совет, публично обвинить его и большевиков в беспорядках 18 июня. Этим Комитет хотел показать свое неприятие курса Совета на захват власти. Призыв председателя КОО к единству таких авторитетных организаций как Комитет и Совет остался гласом вопиющего в пустыне. Масла в огонь конфликта подлил начальник милиции B.C. Бубнов, который заявил, что КОО не правомочен руководить гражданской милицией.
Вскоре Совет предпринял попытку захватить власть в городе с помощью силы. В ночь на 4 июля 1917 г. председатель КОО И.А. Майоров был разбужен телефонным звонком из Совета. Секретарь последнего потребовал, чтобы Майоров созвал полковой комитет и "присоединился к восставшим иваново-вознесенским рабочим". Тем временем руководимая Советом милиция захватила почту, телеграф, телефон и банк. Резкий протест исполкома КОО против действий Совета и милиции был поддержан комитетом 199-го полка. С этой крупной военной единицей приходилось считаться. В 13 часов 5 июля милиция оставила захваченные объекты. Тогда Совет призвал рабочих к демонстрации под лозунгом "Вся власть Советам!" Фабричное население города и его окрестностей отозвалось на этот призыв, 6 июля встали фабрики и заводы. Народ потянулся к зданию Совета, который помещался в особняке фабриканта Полушина. Здесь состоялся митинг, на котором выступило несколько ораторов-большевиков. Затем прошла демонстрация по кольцу ивановских улиц /Александровская, Большая Шереметевская, Георгиевская/. В демонстрации приняли участие 300-350 солдат местного гарнизона /в целом он насчитывал 2670 солдат и офицеров/. Демонстрации прошли в эти дни также в Кинешме, Родниках и других промышленных центрах ивановского края. К счастью, июльские события закончились здесь в отличие от Петрограда бескровно. Комитет общественных организаций в Иваново-Вознесенске вынужден был оставить без последствий попытку Совета захватить власть, т.к. КОО понимал, что у него недостаточно сил для того, чтобы как-то "наказать" Совет. Кроме того, было неизвестно, как будет складываться ситуация в городе после роспуска Совета, имевшего высокий авторитет у местных рабочих.
В то же время Советы в нашем крае осознали, что без активного участия местных гарнизонов и их полковых комитетов захватить власть и тем более -удержать ее для них невозможно. Идти на решительные меры можно было лишь тогда, когда на стороне Советов и большевиков будет сила оружия, пока же в среде солдат были сильны эсеровские настроения. Неслучайно в августе Центральный Комитет партии большевиков направил в текстильный край М.В. Фрунзе, имевшего к тому времени большой опыт работы в войсках. Он приехал в Шую, где размещались крупные воинские части.
Август 1917 года ознаменовался резким ухудшением продовольственного положения в нашем крае. Реальной стала угроза анархических беспорядков на почве голода. Власти уже были не в состоянии обеспечивать население по тем нормам, которые были установлена на лето. Участились случаи перехода рабочих на "самообеспечение", например, на Куваевской мануфактуре они почти открыто растаскивали ткань. Это вынудило правление предприятия принять решение о выдаче части зарплаты товарами. Власти решили вновь привлечь к решению продовольственной проблемы уличные комитеты. Последние взяли на себя сложную задачу - произвести учет населения и наличных запасов продовольствия с тем, чтобы сделать карточную систему более гибкой и социально адресной.
Однако продовольственное положение в крае становилось все хуже и хуже. В сентябре были зарегистрированы на фабриках случаи голодных обморо¬ков. 10 сентября на почве хронического недоедания возникла забастовка почтово-телеграфных служащих в Иваново-Вознесенске. Прибытие в Кинешму барж с хлебом для текстильного края /всего 20 тысяч пудов/ не изменило ситуацию к лучшему сколько-нибудь заметно, норма выдачи хлеба в сентябре не превышала 10 фунтов в месяц. В Нижний Новгород, откуда шли поставки хлебных продуктов, была отправлена паническая телеграмма: "150-тысячное население Иваново-Вознесенска голодает. За последние дни недели выдано 0,5 ф. ржаной муки и 3 ф. пшеничной муки. Производительность фабрик пала до минимума, скоро фабрики станут. Вчера реквизированы остатки картофельной муки, которые будут выдаваться населению завтра. Для предупреждения смертных случаев на почве голода выдаем повал, отруби, солод. Но необходимо 50 вагонов ржаной муки".
Крупным политическим событием августа месяца были выборы в городские думы. Особенно активно участвовали в избирательной кампании местные большевистские организации, их агитаторы говорили, что большевики являются единственными выразителями интересов трудящихся, а все остальные партии они определяли как буржуазные и антинародные.
В избирательной кампании в Иваново-Вознесенске конкуренция шла между семью списками /No1 - большевики, No2 - уличкомы, No3 - эсеры, No4 - общество благоустройства местечка "Ямы", No5 - меньшевики, No6 - трудовая интеллигенция, No7 - кооператоры/. Несмотря на упорно циркулировавшие в -городе слухи о возможных беспорядках и погромах, избирательная кампания не вышла из "парламентских" рамок. Были только факты срывания предвыборных плакатов, беззастенчивый популизм и даже трагикомические ситуации. Так, во время одного из предвыборных митингов кто-то крикнул: "Фабричная труба падает!" Толпа бросилась к воротам, несколько человек после возникшей давки пришлось отправить в больницу.
Выборы прошли при высокой активности избирателей Иваново-Вознесенска. В голосовании приняли участие 75% избирателей, внесенных в списки. Впервые в выборах участвовало рабочее население таких пригородов как Фряньково, Глинищево, Минеево, Пустошь-Бор, Ушакове и др. Эти районы в 1917 г. были включены в городскую территорию. Большевики получили 58 мест в думе из 102, за них подали голоса 56.5% избирателей, за эсеров - 23.4%, за кооператоров и уличкомы - по 6%, за меньшевиков - 3.8%, за общество бла¬гоустройства местечка "Ямы" - 0.27%. Дума сентябрьского созыва оказалась радикально-социалистической по своей политической окраске. Большевики сумели мирным парламентским путем взять в свои руки основное звено в системе местных органов самоуправления. В Шуе сложилась аналогичная ситуация, из 40 мест в думе большевики получили 29. Председателем шуйской городской думы был избран М.В. Фрунзе.
24 сентября в крае состоялись также выборы гласных в уездные земства. В Кинешемском земском собрании из 49 депутатских мест 22 получили большевики, в новом составе Шуйского земства большинство гласных были представителями той же партии.
Новый состав иваново-вознесенской городской думы собрался на свое первое заседание лишь в конце сентября, причиной этого был корниловский мятеж. 1 сентября командующий Московским военным округом объявил Иваново-Вознесенский район на военном положении. Это заставило объединиться /в последний раз!/ такие антагонистические организации как Комитет общественных организаций и Совет. Совместно с полковым комитетом, партийными организациями большевиков, меньшевиков и эсеров они призвали жителей города встать на защиту революции против угрозы военной диктатуры. При Совете рабочих и солдатских депутатов был создан "Штаб революционных организаций" из 9 человек. В Шуе с той же целью возник "Революционный комитет восьми". Задачей этих органов была охрана городов от возможного проникновения корниловских военных частей. 7 сентября военное положение было отменено.
В период корниловского мятежа в нашем крае были созданы крупные отряды Красной гвардии в Иваново-Вознесенске, Кинешме, Вичуге и других городах и поселках /первые такие вооруженные формирования возникли еще в июне 1917 г./. Фактически Красная гвардия представляла собой ударные вооруженные отряды большевиков. Одновременно большевистская организация усилила свою пропаганду и агитацию среди солдат 199-го полка и в других военных частях.
В то время как влияние большевиков на массы голодного и отчаявшегося населения росло, авторитет других социалистических партий падал, в их местных организациях начинались разброд и шатания. В сентябре 1917 г. ряды иваново-вознесенских эсеров покинула небольшая группа эсеров-максималистов во главе с Д.А. Фурмановым, они стали тесно сотрудничать с большевиками.
В сентябре 1917 г., как и по всей стране, в крае проходит большевизация Советов, в которых до этого руководили меньшевики и эсеры. <…>
22 сентября состоялось первое заседание нового состава иваново-вознесенской городской думы. На нем городским головой и его заместителем были избраны большевики И.Е. Любимов и Н.А. Жиделев. В городскую управу выбрали 6 человек /3 большевиков, 2 эсеров и 1 меньшевика/.
Между тем, взаимоотношения Временного правительства и большевистских властей Иваново-Вознесенска /Совета и городской думы/ становились все более непримиримыми. Министерство продовольствия не оказывало существенной помощи в борьбе с голодом, надвигавшемся на текстильный край. Более того, оно пригрозило привлечь к ответственности иваново-вознесенцев за ограничение прав фабрикантов вывозить свою продукцию за пределы города и за сепаратные попытки добыть хлеб в обмен на ткани. В ответ на это Иваново-Вознесенский Совет 20 октября принял резолюцию, в которой говорилось: "Объявить Временное правительство и все партии его поддерживающие правительством и партиями измены революции и предательства народа, считать отныне все Советы Владимирской губернии на положении открытой и беспощадной борьбы с Временным правительством".
Объявление войны центральной власти со стороны Советов края совпало с началом всеобщей экономической стачки в Иваново-Вознесенском промышленном районе. Переговоры профсоюзов с фабрикантами об улучшении положения рабочих не приносили результатов и было решено оказать давление на хозяев с помощью испытанного средства - массовой забастовки. Был создан центральный стачечный комитет в Иваново-Вознесенске и аналогичные комитеты на местах. 21 октября забастовка началась, в ней принимали участие около 300 тыс. текстильщиков Иваново-Вознесенска, Кинешмы, Шуи, Вичуги, Родников, Середы, Коврова и других индустриальных центров. Фабрикант Павел Дербенев писал об этом выступлении: "стачечный комитет воспретил вывоз с фабрик всяких изделий местной промышленности и фактически захватил власть над фабриками в свои руки, поставив вооруженных людей на фабрике в конторах, у телефонов, у ворот, сняв с работ одновременно с началом забастовки служащих предприятий, отобрав ключи от фабричных помещений, складов". Всеобщая стачка текстильщиков стала своеобразным фоном, на котором произошел полный переход власти в нашем крае в руки Советов <…>.
Поздно вечером 25 октября 1917 г. в Иваново-Вознесенске проходило заседание Совета рабочих и солдатских депутатов. Именно в это время Д.А. Фурмановым было получено сообщение о вооруженном восстании и свержении власти Временного правительства в Петрограде. Это известие было с восторгом встречено депутатами-большевиками. В.П. Кузнецов вспоминал о том, что произошло после того, как энтузиазм немного поулегся: "...стали обсуждать, что нам делать и удивительно: в таком городе, как Иваново, свергать нам оказалось некого. Самоуправление здесь было в лице городского головы Любимова, членов Степанова, Кузнецова и других партийцев". Было решено создать в городе временный революционный штаб, которому были переданы широкие полномочия по охране порядка в городе. В штаб вошли: Д.А. Фурманов, Ф.Н. Самойлов, А.И. Жугин, А.Ф. Федоров, Д И. Шорохов. Были установлены вооруженные посты на почте, телеграфе, междугородном телефоне, на железной дороге и в различных учреждениях. Организовали также постоянное дежурство в исполкоме Совета, по городу разослали вооруженные патрули.
В воспоминаниях Д.А. Фурманова так говорится об этих днях: "Непрерывно работал телефон: это нас тревожили каждую минуту Родники, Тейково, Шуя, Вичуга, Кинешма, все крупные рабочие центры... Что мы узнавали, сейчас же передавали дальше, и в результате весь обширный район почти в одно время узнавал самые свежие новости... Наши рабочие восторженно встретили весть о перевороте: они собирались огромными массами на фабриках, слушали советских депутатов, жадно ловили новости, присылали за ними своих посланцев, с флагами кружили возле Совета... Полк в боевом вооружении, блестя щетиной штыков, уже не раз демонстрировал перед нашими окнами, громко заявляя, что по первому зову расстреляет любую толпу, которая попыталась бы с недобрыми мыслями тронуть наш Совет... Здание Совета представляло собой настоящий вооруженный лагерь: кругом с винтовками рабочие, на окнах пулеметы, у нас у всех торчат за поясом револьверы, многие увешаны бомбами, иные хватили лишку: протянули через плечо пулеметные ленты". По воспоминаниям большевика В.П. Кузнецова, "27 октября на торжественном заседании всех организаций г. Иваново-Вознесенска оповестили весь город, что власть перешла в руки Совета... Послан был целый ряд телеграмм, приветствовавших Ленина, Троцкого и других, приветствовавших петроградских рабочих".
В Шую весть о событиях в Петрограде также пришла в ночь с 25 на 26 октября. Немедленно было созвано чрезвычайное заседание местного Совета при огромном стечении народа, на нем объявили о переходе власти в руки Совета. 26 октября состоялось заседание Совета, городской думы, уездного земского собрания, фабзавкомов, полковых и ротных комитетов. На нем было решено образовать революционный комитет из пяти человек во главе с М.В. Фрунзе. Последний вспоминал: "Известие /об установлении Советской власти - Авт./ было восторженно встречено широкими массами и быстро распространилось всюду. Не помню ни одного случая протеста или недовольства со стороны каких бы то ни было групп. Все противники переворота из числа интеллигенции и городского мещанства не могли бы слова сказать против при том настроении, которое имело место в народе".
Но все же противники происшедших в Петрограде революционных событий в нашем крае были, в том числе и среди рабочих. 27 октября на заседании представителей общественных организаций Иваново-Вознесенска местные меньшевики поставили на голосование свою резолюцию о текущем моменте. В ней говорилось, что "захват власти одними Советами при политической и экономической отсталости нашей страны поведет к изолированности рабочего класса, гибели революции, срыву Учредительного собрания и торжеству реакционных сил. Инициативу же организации порядка и спокойствия считают необходимым возложить на городское самоуправление совместно с комитетом 199-го пехотного запасного полка". За резолюцию меньшевиков было подано 4 голоса, против - 18, воздержались 3 человека. Представители общественных организаций приняли на этом заседании большинством голосов большевистскую резолюцию, одобрявшую переход власти в руки Советов.
Неоднозначно складывалась в эти дни ситуация в Кинешме. Здесь 5 ноября 1917 г. состоялось заседание Совета рабочих и солдатских депутатов. Руководители местных партийных организаций /большевиков, меньшевиков и эсеров/ договорились о создании в городе и уезде Народного Совета на многопартийной основе. Организация его обосновывалась в соответствующей резолюции необходимостью отстоять демократические завоевания против поднимавшегося на юге выступления казаков во главе с генералом Калединым. Создание Совета на многопартийной основе явно не устраивало радикально настроенных рабочих, а также некоторых большевиков. <…>
В Юрьевце борьба за власть Совета затянулась вплоть до конца 1917 г. Организация большевиков здесь была немногочисленной, в составе Совета преобладали правые эсеры и меньшевики. Только в декабре Совет был переизбран и принял большевистскую резолюцию.
Цит. по: Балдин К.Е., Ильин Ю.А. Ивановский край в истории Отечества. Иваново, 1998. С. 51 – 65.